— И что дальше? — Я развернулась в его руках.

— Дальше обязательно что-то должно быть?

— Конечно должно. Иначе какой в этом во всем смысл?

— Иногда смысл просто в отсутствии смысла, — он отвел прядку с моего лица. Отросшее каре стало уже достаточно длинным, чтобы челка постоянно наползала мне на глаза, при этом оставаясь слишком коротким, чтобы просто завязать волосы в хвост.

— Ты будешь по мне скучать? — со смешком спросила я. — Когда я уеду?

— Разумеется, нет.

Он поцеловал меня, и я замерла. В моей жизни давно не было поцелуев, от которых захватывает дух. Не основанных на животной страсти или привычке, не основанных на зависимости или подчинении. Были ли они вообще когда-то в моей жизни? Каким был мой поцелуй с Робом?

Ощущение такое, что у меня просто случилась чувственная амнезия: то ли все это путешествие, то ли этот последний поцелуй стер все воспоминания о том, что было до, заблокировал их, как вредоносный код.

Лукас положил ладонь мне на затылок, а я вцепилась ему в плечи, и мы целовались как ненормальные. Подул ветер, громыхнул гром — здесь, в тропиках, дожди набегали со скоростью урагана, а мы продолжали целоваться, и мир стянулся в ту самую точку, в которой существуем только мы.

Я положила ладони ему на лицо, чувствуя легкую щетину на его подбородке, и наше дыхание смешалось с порывами ветра, когда он от меня отстранился.

— Хочешь вернуться? — спросил он, когда первые крупные капли упали на пальмовые листья, на песок, вонзились стрелами в океан и в наши плечи.

— Не хочу, — я покачала головой. — Хочу, чтобы меня смыло нахрен.

И я не имела в виду дождь или океан. Я имела в виду нас, и Лукас прекрасно меня понял, потому что увлек за собой — туда, где мы оказались под хлипкой и весьма ненадежной защитой пальмовых листьев. Хлынувший тропический ливень промочил нас до нитки, расчертившая горизонт молния была такой яркой, что у меня на миг заболели глаза. Но я все равно не стала их закрывать, глядя на него. Впитывая его прикосновения, когда он стягивал с меня мокрую одежду, расстегивая его прилипшую к коже рубашку.

Мы сползли на мокрый песок, и, несмотря на отсутствие прелюдий, я приняла его в себя так легко, как будто секс у нас был буквально вчера. В этом не было ничего нежного… но это было потрясающе. Он смотрел мне в глаза, я смотрела в глаза ему, впиваясь ногтями в сильные плечи, чувствуя, как внутри меня от резких, сильных и мощных движений зарождается наслаждение, которого я хочу. Я не просто этого хотела, я впервые за долгое время хотела кончить так, чтобы звезды из глаз посыпались. Поэтому я обхватила его бедра ногами, позволяя входить в меня глубоко, на всю длину.

Поэтому я не сдерживала криков и стонов — глубоких, гортанных, а громыхающий прямо над нами гром поглощал их с той же легкостью, как и все остальные звуки вокруг, включая биение наших сердец. В какой-то момент я поняла, что мы остались одни в самом эпицентре шторма, нашего личного шторма, и осознание этого откликнулось в точке соединения наших тел нарастающей пульсацией.

Гром громыхнул снова, и в этот момент я действительно кончила, так остро и ярко, как, кажется, никогда в жизни. И пульсация его члена внутри меня отозвалась новой волной удовольствия, накатившей сразу следом за второй. Сжимаясь на нем, я запрокинула голову так, что рисковала просто свернуть шею.

Мой шаткий мир рассыпался осколками, чтобы потом собраться в калейдоскопе в совершенно новую картину. Особенно когда Лукас поднялся, увлекая меня за собой наверх, а после подхватил на руки.

Вспотевшие, мокрые и все в песке мы ввалились на виллу. Точнее, Лукас втащил меня на виллу, и со стороны мы могли бы наверное показаться укурившимися от счастья молодоженами. Потому что дальше, по-хорошему, он должен был бы поставить меня на ноги, попрощаться и уйти, как он обычно это делал. Или проводить меня в мою комнату и попрощаться. Или сказать что-нибудь в своем стиле, но…

Мы оказались в его комнате, в душе, и в этом душе я оказалась прижатой голой грудью к стеклу.

— У меня песок во всех местах, — хрипло выдохнула я, когда Лукас потянул меня за волосы, заставляя запрокинуть голову.

— Это самое романтичное, что я когда-либо слышал.

— Никогда бы не подумала, что тебе нужна романтика.

— Хм.

Он открыл воду так неожиданно, что я дернулась.

— Ай! Лукас, ты точно биоробот! — Я попыталась высвободиться с визгом, но он не позволил.

— Ты же говорила, что у тебя песок во всех местах.

— Я не говорила, что я хочу в ледяной душ! У меня сейчас соски до лопаток втянутся!

— Я не позволю, — его ладони и впрямь легли на мою грудь, сдавив съежившиеся от холода горошины почти до боли.

Воду, он, правда, перед этим уже сделал теплее, и теперь мне не грозило превратиться в свежемороженую мумию. Тем более что от его ладоней, продолжающих играть с моей грудью, по телу растекался жар, а его каменный ствол, упирающийся мне в бедра, вызывал во всем теле дрожь предвкушения.

— Так что? — спросил он, почти касаясь губами моего уха. — Твои соски спасены?

Не сказала бы. Учитывая, что он с ними творил, сжимая, пощипывая и выкручивая, вызывая самые что ни на есть острые ощущения, наверное, им было бы безопаснее там, куда я их отправляла. Поэтому сейчас вместо ответа с моих губ сорвался стон, хриплый и низкий, совершенно порочный.

Для него это словно стало каким-то сигналом, потому что Лукас толкнул меня к стене душевой, а потом резко, одним движением, вошел. Не будь я уже растянутой во время предыдущего раунда, влажной и готовой к такому марафону, это наверняка было бы очень больно. А так оказалось просто острой сменой ощущений, от пустоты к наполненности.

К острым ощущениям от его мощных рывков, когда он входил в меня на всю длину, а после выскальзывал почти до самого предела головки, чтобы потом снова с силой толкнуться внутрь. Я задыхалась от этих ощущений, ладонями цепляясь за стену, подаваясь назад, раскрываясь для него. Позволяя ему трахать меня