Он прекрасно знал ответ. Но хотел, чтобы я отвечала сама, проговаривала, будто предлагала себя. Это было унизительно. Когда все закончится, я стану такой же грязной, как его шлюхи. В горле так пересохло, что я не могла сглотнуть. Было просто нечем. Я не хотела отвечать. Ужасалась от того, что он теперь имел полное право задавать мне такие вопросы. Имел право на все.

Мы с Джинни много раз пытались предположить, что будет, если я решусь обмануть его. Да, если бы узнал, он бы ни за что не женился, но… Мы обе сходились на том, что наши домыслы едва ли могли вместить все, на что мой муж был способен.

— София!

Я уже уловила скребущее раздражение в его голосе.

— Ты девственница?

Я старалась не смотреть на него. Едва разомкнула губы:

— Да.

Марко молчал, лишь тяжело выдыхал мне в лицо парами алкоголя. Коснулся моей щеки, поглаживал пальцами. Я едва стояла на ногах, чувствуя, как дрожат колени.

— Если ты мне солгала — горько пожалеешь. Я такого не прощу, София. Ты станешь обычной шлюхой. Сукой, недостойной облизывать мои сапоги. Дрянью. Ты еще не знаешь, как обходятся с дрянью. Ты же не хочешь это узнать?

Я почти выкрикнула, не в силах это слушать:

— Я девственница! Поклянусь всем, чем хочешь.

Глава 12

Марко этого и добивался. Это осознание доставляло ему какое-то особое извращенное удовольствие. Почти ненормальное. Ублюдок, продающий женщин в бордели по ту сторону Разлома, для себя хотел лишь чистоты. Будто был этого достоин.

Он вновь погладил мою щеку, его здоровый глаз подернулся какой-то наркотической дымкой.

— Нас соединил Господь, София. Вручил мне тебя целиком. Сказано: «Добродетельная жена — венец для мужа своего, а позорная — как гниль в костях его».

Это было невыносимо. Особенно слышать, как это чудовище прикрывалось богом. Почему он не вспоминал о боге, когда творил зло? Сейчас, избивая этого несчастного? Я хотела, чтобы все это закончилось, как можно быстрее. Но одновременно хотела отсрочить. Как можно дольше. Навсегда. Чтобы он не касался меня. Чтобы исчез. Провалился в ад.

Вдруг Марко отстранился, снова уселся на кровать:

— Сними платье.

Я стиснула зубы, не в силах даже дышать. Ну… вот и все. Поднесла дрожащие руки к вороту, но пальцы не слушались. Я не могла поддеть петлю. Провозилась несколько минут, пока расстегнула первую из многочисленных перламутровых пуговок. Марко прожигал меня тяжелым раскаленным взглядом, и я мечтала умереть. Не хочу…

Не хочу!

Марко нервно поднялся, шагнул к бару, разом опрокинул очередную рюмку водки, не закусывая:

— Ты долго возишься. Снимай быстрее.

Хотелось разрыдаться. Но теперь я почти не чувствовала собственных заледеневших пальцев. Меня будто парализовало. Эта иллюзия добровольности и согласия была совершенным кошмаром. Он знал, что у меня не было выбора. Я не могла ему отказать. Больше не имела права. Я принадлежала ему, как и все здесь — с потрохами.

Я не сдержала слез, чувствовала, как они обожгли щеки. Я бы предпочла, чтобы он убил меня прямо сейчас. И разом избавил от мучений. Я столько раз думала об этом, но даже на десятую часть не могла вообразить, насколько это окажется невыносимо. Я задыхалась.

Он злился.

— Будешь расстегивать до утра? Я имею полное право трахнуть свою жену, когда пожелаю. Не спрашивая ее мнения. Парни ждут простыню — ты должна их порадовать. Надеюсь, крови окажется достаточно, чтобы заметил даже слепой. — Он повысил голос: — «Жены, повинуйтесь своим мужьям, потому что муж есть глава жены».

От библейских цитат, смешанных с самой низкой похотью, буквально выворачивало. Но его слова не придавали силы моим рукам. Пальцы по-прежнему не слушались.

Марко потерял терпение. Приблизился в пару широких шагов, ухватился за ворот платья:

— Хватит этого дешевого спектакля. Не набивай себе цену.

Он рванул со всей силы, послышался треск, и оторванные пуговички дробно заскакали по полу, будто опрокинули миску с горохом. Марко снова дернул, и вывернутые рукава соскользнули с моих рук. Платье упало к ногам снежной шапкой, оставив меня в шелковом белье и сорочке на тонких бретелях.

Казалось, я стояла в морозильной камере. Обнаженную взмокшую кожу буквально жгло холодом. Я покрылась мурашками.

Марко посмотрел на меня, замер. Взгляд его кошмарного глаза мутнел, стал каким-то отсутствующим. Я опустила голову, чтобы не смотреть в его лицо. Теперь видела рубашку, расстегнутую до середины густо заросшей черными волосами груди, под которыми просматривался рисунок какой-то цветной татуировки. Заметила, что белоснежная рубашка была в крошечных побуревших пятнышках крови. И меня едва не затошнило. Я опустила голову еще ниже… чтобы увидеть огромный набухший бугор, натянувший его штаны. И к своему ужасу вспомнила слова Джинни. Она говорила, что зачастую пьяные мужчины долго не могут кончить. Марко выпил столько… что… Я боялась даже продолжить эту мысль.

Он вновь уселся на кровать, развалился, расставив ноги, распустил ремень с блестящей серебристой пряжкой. Казалось, в его штанах на глазах набухало еще сильнее. Он без стеснения погладил член через ткань.

— Ну? Раздевайся. Или это моя жена тоже снять не в состоянии? Я все должен делать сам?

Я коснулась дрожащей рукой лямки сорочки, спустила ее с плеча, изо всех сил стараясь унять слезы. Но рыдание стояло в горле комом, и готово было в любой момент бесконтрольно вырваться наружу. Тронула вторую лямку, и невесомая шелковая сорочка, отделанная по подолу широкой полосой кружева, упала к ногам, как и платье. Теперь я осталась в тонком полупрозрачном белье.

Ноздри Марко расширились, он заметно сжал запертый в штанах член и подался вперед. Не понимаю, как не отшатнулась. Он протянул руку, коснулся моей груди. Сквозь тонкую ткань отчетливо просматривались затвердевшие от холода соски. Он поводил по груди волосатой лапишей, будто примерялся, зажал сосок между пальцами и стиснул. Я дернулась.

— Снимай это. Люблю такие сиськи. Ложится в ладонь. Жаль, отвиснет, когда родишь.

Мне казалось, я сейчас упаду, точно пораженная молнией. Но я стояла. Ощущала себя застывшей. И даже слезы высохли. Не понимаю, какая сила позволила мне завести руки за спину, расстегнуть крючки и снять лифчик. Я даже до сих пор не верила, что делала это.

Мой муж вновь вцепился в грудь, мял. Потом ладонь зашарила по животу. Марко подцепил пальцем трусы, как крючком, и резко дернул:

— Снимай.

И эта последняя вещь спустилась к ногам. Я стояла перед ним голой. Никогда и не перед кем я не стояла голой,