Я все же опустила глаза, понимая, что меня прошибает дикой животной паникой. Ладно, пусть — пьяная драка, кто кого. Но мой муж просто хладнокровно избивал человека, которого держали. Прилюдно. Как скотину. В какой-то момент мне показалось, что сейчас в его руке появится нож, и Марко просто прирежет этого несчастного. Я все еще не представляла, как вынесу уединение с этим чудовищем. Нервно крутила золотое кольцо на пальце, мечтая снять и отшвырнуть. Я чувствовала его ежесекундно, как кандалы.

Певица завыла особо высоко, и этот звук буквально ввинчивался в уши. И мне даже казалось, что долетают крики того несчастного. Когда я вновь посмотрела, не в силах сладить с этим желанием, парень уже просто висел в руках громил. Черноволосая голова упала на грудь, светлая рубашка была в крови — даже отсюда было видно. А вокруг все скалились, тут же пили. Марко встряхивал руки, снимая напряжение.

Он направился к столу, потирая окровавленные кулаки, а я просто застыла, не в силах пошевелиться. Он подошел, плеснул на руки водкой и тщательно вытер их о белую скатерть. Вдруг развернулся ко мне:

— Вставай, София. Пошли. Хватит.

Я не шелохнулась, просто не чувствовала ног.

Марко взял меня под локоть и поднял рывком:

— Пошли, я сказал.

Я даже не обернулась на Джинни — не было сил. Пошла за ним, едва передвигая ноги. За столом вдруг оживились. Начали улыбаться, посвистывать. Один из мужчин поднялся, держа полную рюмку в руке:

— Мы хотим простыню, патрон! По обычаю, имеем право!

И тут загудело со всех сторон:

— Простыню! Простыню!

Я до ломоты стиснула зубы. Надо быть идиоткой, чтобы не понять, что они имеют в виду. Меня словно приносили в жертву. И требовали крови.

Глава 11

Не помню, как шла. Где шла. Перед глазами плыло. Я видела лишь белое пятно — рубашку моего мужа. Он вышагивал впереди, даже не оборачивался, не сомневаясь, что я послушно плетусь следом. Только что он, возможно, убил человека, а теперь решил развлечься другим способом. Мне казалось, он наслаждался моей безропотностью… Что он сделает, если я посмею сопротивляться? Изобьет? Возьмет силой? Наверное, Джинни права — нужно послушно дать ему все, что он хочет. Так все быстрее закончится. Но мысль о простыне, которую станут трясти во дворе на всеобщее обозрение, просто убивала меня. Я читала, что такое было на заре Старого мира. Не помню, как называлось это время. Кажется, Средневековье… с фанатичной верой и дикими нравами.

У меня было собственное Средневековье…

Мы подошли к дверям, у которых стояла пожилая смуглая горничная в форменном сером платье, переднике и шапочке с торчащей оборкой. Она улыбнулась, украдкой посмотрела на меня, открыла перед Марко дверь и склонила голову:

— Поздравляю от души, хозяин. Что-то понадобится?

Он даже не повернулся:

— Пошла вон. Дверь прикрой.

Горничная вновь склонила голову:

— Доброй ночи, хозяин.

Я буквально ощущала каждой клеткой, как она закрывала двери за моей спиной. Будто отрезало воздух, пространство. Я почувствовала себя замурованной с этим страшным человеком. Невольно огляделась. Комната оказалось большой, но мрачной и темной. Лишь огромная кровать на возвышении была застелена белоснежным до звона бельем. Поперек кровати лежала длинная гирлянда из живых белых цветов. По бокам — два включенных бра с цветным стеклом, между которыми над изголовьем висело большое резное распятие. Оно наводило особый ужас, рождая внутри что-то необъяснимое и суеверное. Но я даже не надеялась, что фанатичная вера может хоть в чем-то сдержать моего кошмарного мужа. Даже казалось, что не он служил вере, а вера каким-то неведомым образом служила ему…

Бордовые аляповатые стены с золоченой безвкусной отделкой. Дорогущая вычурная мебель, кресла из натуральной кожи. Все с «той» стороны, разумеется. У стены — кованый столик, с надстройкой-витриной, видимо, служивший баром. Он был заставлен стаканами и бутылками, в многоярусной серебряной вазе лежали фрукты, многие из которых я вообще никогда не видела.

Марко сел на кровать, отшвырнув цветочную гирлянду, и матрац прогнулся под его весом. Он пристально смотрел на меня, опустив здоровое веко, и теперь его глаза казались почти одинаковыми. Он медленно стянул и без того распущенный галстук, будто избавлялся от удавки. Швырнул на кровать.

Я смотрела на чудовище, ставшее моим мужем, и старалась не видеть. Это просто, если научиться фокусировать взгляд перед объектом. Я делала это много раз. Но теперь не выходило. И я различала его ужасное лицо до мелочей. Боялась даже дышать.

— Подай своему мужу водки, София, — он лениво кивнул на столик у стены. — В синем графине.

Не чувствуя ног, я подошла, дрожащими руками налила в рюмку вонючее содержимое, проливая на фрукты. Очень хотела глотнуть сама, если он не видит. Но не решилась. Я не представляла, что он сделает, если заметит. Я развернулась, медленно пошла к нему, держа рюмку в вытянутой руке. Жидкость угрожающе плескалась, заливала пальцы.

— С улыбкой.

Я вздрогнула от его голоса, и водка щедро выплеснулась, ополовинив рюмку.

— Ну же, улыбайся, София.

Уголки моих губ нервно дрожали. Конечно, это была не улыбка — гримаса. Но это все, что я могла сейчас. Я подошла к нему, ждала, когда заберет. Марко протянул руку, накрыл мою ладонь и сжал, не позволив отстраниться. Дернул, опрокидывая содержимое себе в рот. Наконец, поднялся с кровати, вытащил пустую рюмку из моих пальцев и отшвырнул. Кажется, она чудом не разбилась.

Марко притянул меня к себе, смотрел в лицо:

— Если ты не окажешься девственницей…

Он не договорил. Повисла многозначительная пауза.

Внутри все сжалось от ужаса. Нет, я была нетронутой, как он и требовал. Но больше всего на свете я бы хотела сейчас оставить его ни с чем. Чтобы все уже случилось по взаимному влечению. С другим, не с ним. Чтобы тот, кому я отдалась, был нежным, ласковым. Чтобы я не боялась его, чтобы любила. Чтобы хотела этого сама. Я бы хотела хотя бы сохранить в памяти что-то хорошее, настоящее. То, от чего бы сердце сладко щемило. Прежде чем достаться своему мужу… И я должна буду отвечать так, как он хочет. Делать то, что он хочет. Не возражать. Не сопротивляться. Умереть… чтобы перестать быть собой и стать той, кем он хочет меня видеть.

Он снял с моей головы цветочный венок и вертел его в руках:

— Отвечай мне, София: так ты сохранила себя?