– Может быть ты и прав.

– Может быть? – задумчиво повторил Станислав и вдруг пораженно спросил: – Ты даже не помнишь этого звонка?

– Не помню, двадцать лет прошло, – согласился Воронов.

– Пей! – приказал Станислав и дуло, что упиралась мне в голову вдруг исчезло. – Пей или я прострелю тебе башку. Сперва тебе, а потом ей.

И я поняла, что он направил оружие на Андрея. А тот… Поднёс бутылку к губам и сделал первый глоток. И я не выдержала.

– Андрей не смей! – закричала я, развернулась, схватила пистолет за дуло, направляя его в сторону. Миг и мы замерли друг напротив друга, мокрая с ног до головы я и мокрый он. Разница заключалась в том, что на нём был тот самый пресловутый птичий костюм и шапка с клювом. Не знаю, возможно, виноват именно дождь, но поникшие перья выглядели жалко. И лейтенант прочёл это в моих глазах. Прочёл и пришёл в ярость. Он вырвал ствол из моей руки, снова направляя его мне в голову, но на этот раз, это была не угроза, он собирался выстрелить только для того, чтобы не видеть в моих глазах жалость.

Времени на раздумья не осталось, я бросилась на него, вкладывая в движение всю силу, всю энергию собственного тела. Ударила лейтенанта в грудь. Он вскрикнул, отступая, почти теряя равновесие. Почти… Станислав устоял, а вот его оружие тоже полетело куда-то вниз. Надеюсь, никто из влюбленных никогда не наткнется на наше табельное.

– Никакой ты не мститель, Станислав, – сказала я, глядя в его темные глаза, и думая лишь о том, сколько нужно сделать глотков, чтобы умереть? И сколько уже успел сделать Воронов? – Самый обычный убийца, что собирает сувениры со своих жертв. Помнишь курс психологии преступников? Или ты его прогулял? Ты ведь с каждого взял по сувениру. Ключи Болотова, телефон Таши, чашка моего отца. Что ты с ними делаешь? Достаешь, разглядываешь на досуге и вспоминаешь, как это было? Ведь так? Именно таким тебя и запомнят, а совсем не воплощением легенды. Ты убийца, и плевать тебе на справедливость…

В глазах лейтенанта полыхнула злость, даже ярость, тот самый огонь, который пожирает разум, который заставляет зверей бросаться на противника, даже если эта драка грозит смертью. Он бросился на меня рыча и сжимая кулаки, бросился, не видя ничего вокруг. И я не успела уйти с траектории его броска, лишь почувствовала удар, который вышиб из лёгких весь воздух, почувствовала, как меня отбросило назад. Нас отбросило, потому что вместо того, чтобы оттолкнуть лейтенанта, я вцепилась в его руки. Один удар сердца мы балансировали на краю каменного плато, словно влюбленные в смертельном танце, а потом полетели вниз, как птицы со сломанными крыльями. Этот полёт был стремительным. Этот полёт был медленным, словно кто-то нажал на паузу. Я даже успела увидеть, как упал Андрей, как бутылка воды вывалилась из его рук, и отравленная вода выплеснулась на камни.

Удар об воду был оглушительным. А ещё несмотря на лето ледяным.

Я умела плавать, пришлось научиться, чтобы сдать физподготовку, да и вода в бассейне никогда не вызывала во мне и толики тех чувств, что наш северный океан. Но все мои умения оказались бесполезны в полосе прибоя. Я тут же потеряла ориентацию, и не понимала, где верх, где низ, не понимала положения собственного тела. А потом волна швырнула меня в сторону. Ещё один удар, куда больнее, чем предыдущий. Удар, от которого тело стало лёгким-лёгким, а вода кристально прозрачной, словно что-то случилось со зрением. Двигаться совершенно не хотелось.

Последняя мысль была не о себе, и не выживании, она была маме.

Неужели она чувствовала тоже самое перед смертью?

22

В ушах шумела вода. Шумела очень настойчиво, шуршала, шептала, уговаривала. А мне больше всего хотелось заползти в какую-нибудь нору и поспать. На звук был слишком настойчивым, он словно аркан обхватил меня и потащил куда-то, куда я совершенно не хотела. К цветным перемещающимся пятнам. Одно из них было крупнее остальных. Оно рывком приблизилось, а потом медленно обрело объем и чёткость. Оно превратилось в лицо моего отца.

– Папа, – проговорила я, но с губ сорвался лишний невнятный шепот. – Папа, – повторила я, на этот раз получилось лучше, потому что он ответил:

– Миа.

– Мы умерли? Я утонула? А где мама?

Лицо отца помрачнело, и это странным образом сделало его моложе. Он осунулся, зарос щетиной и смотрел на меня виновато:

– Вынужден разочаровать, утонули только твои кроссовки.

Цветное пятно, что окружало нас, вдруг расширилось, и я поняла, что нахожусь в больничной палате с голубыми стенами. Высокая кровать, тумбочка, шкаф, какой-то шуршащий медицинский прибор с цифрами. Так вот что я приняла за шум волн. Я окинула взглядом палату и снова вернулась к лицу отца. Понимание того, что он сидит рядом с моей кроватью живой и относительно здоровый, едва не заставило меня улыбнуться. Всё портило серая больничная пижама и стойка с капельницей, за которую он держался.

– Папа, – произнесла я с безграничным облегчением, попыталась приподняться, но голова вдруг стало тяжелой, плечо дернуло болью, а правая кисть, казалась закованной в кандалы. Или в гипс.

– Прости, что допустил все это, – сказал отец.

– Прости, что ушла из дома и оставила тебя одного, – сказала я. – Я поступила как избалованная принцесса.

– Ты есть моя принцесса. – Он вздохнул. – Надо было сразу тебе все рассказать, но я смалодушничал. Я не хотел видеть разочарование в твоих глазах.

– Ты его не увидишь, – пообещала я.

– Пожалуйста, не перебивай меня, не уверен, что найду силы рассказать все это ещё раз. – Он обвёл невидящим взглядом палату. – Дни после большого наводнения были самыми тяжелыми в моей жизни. Давно вода не поднималась так высоко. Давно не было такого количества жертв. Я помню, как тебя привезли на лодке, помню, как один из узлов, что был словно завязан где-то внутри, развязался. Тебя нашли, а Нину пока нет. И передо мной встал выбор либо тихо сходить с ума в ожидании вестей, либо стать тем, кто эти вести приносит, помогать по мере сил. Собственно выбора не было, каждый житель острова делал всё, что мог. Даже твой Воронов.

«Он не мой», – хотела сказать я. А ещё хотела спросить,