Смотрю на себя в маленькое зеркальце из косметички. Волосы… ну, их хотя бы можно собрать в хвост. Чем-нибудь.

Резинка! У меня есть резинка!

Нахожу в косметичке резинку для волос — розовую, с бантиком, до безумия детскую, но выбора нет. Собираю волосы, смотрю на результат. Ну, не королева, но и не пугало.

Завтрак.

Он сказал, что завтрак готов. Интересно, что он готовит? Надеюсь, не то мясо, которое я вчера превратила в уголь. Я бы съела что-то менее калорийное и не жирное.

Выхожу из домика, направляюсь к основному дому, Валера важно прогуливается по двору, видит меня и издает какой-то презрительный звук.

— Так, пернатый, больше не орать! — говорю я ему. — Надеюсь, ты доволен собой? Разбудил всю округу?

Он поворачивает голову, смотрит на меня одним глазом, словно оценивая, и важно отворачивается. Видимо, я не произвела на него впечатления.

Отлично. Теперь даже петух меня игнорирует.

Подхожу к дому, поднимаюсь на веранду, стучу в дверь. Никто не отвечает. Толкаю дверь — не заперта. Захожу внутрь и замираю.

Богдан стоит у плиты спиной ко мне и что-то помешивает в сковороде. Он оделся, теперь на нем темная клетчатая рубашка, закатанная до локтей. Волосы еще влажные, наверное, был в бане после утренней зарядки, и от него пахнет… пахнет чистотой и чем-то древесным.

Сосредоточься, Каро. Ты здесь для того, чтобы завтракать, а не… пялиться на мужика.

— Садись, — говорит он, не оборачиваясь. — Сейчас будет готово.

Сажусь за стол — большой, деревянный, явно рубленый вручную. На нем уже стоят тарелки, чашки, и я понимаю, что он готовил не только для себя. Для меня тоже.

Почему?

Богдан подходит со сковородой, и в нос бьет запах яичницы, но не простой. С беконом, луком, зеленью. Пахнет так, что в животе тут же начинает требовательно урчать.

— Ого, — говорю я, не скрывая восхищения. — А ты умеешь готовить.

— В отличие от некоторых, — накладывая мне порцию, — я не поджигаю еду.

Я хочу огрызнуться, но тут пробую первый кусочек, и… боже! Это вкусно. Действительно вкусно. Яйца нежные, бекон хрустящий, лук карамелизированный. Я ем, стараясь не стонать от удовольствия, а Богдан смотрит на меня со своей ухмылкой. И плевать, что это жирно.

— Ну как, королева? Нравится?

— Нормально, — бурчу я, хотя хочется попросить добавки. — Для лесного жителя сойдет.

Он хмыкает, садится напротив и начинает есть. Мы молчим, и тишина не неловкая, а… странно уютная. Как будто мы знакомы не день, а много лет.

Что со мной не так?

— Итак, — говорю я, когда заканчиваю есть, — о какой работе ты говорил?

Богдан откладывает вилку, смотрит на меня, и в его глазах появляется выражение, которое мне не нравится. Что-то слишком веселое.

— Видишь ли, королева, — медленно начинает он, — если ты хочешь остаться, то должна быть полезной. А вчера ты доказала, что с кухней у тебя… проблемы.

— И?

— И я подумал, что тебе подойдет работа попроще, — его губы дергаются в ухмылке. — Курятник нуждается в уборке.

Замираю, вилка зависает на полпути ко рту.

— Курятник? — переспрашиваю, надеясь, что ослышалась.

— Курятник, — подтверждает он. — Нужно почистить, постелить свежую подстилку, помыть кормушки, налить воды, насыпать корма. Ничего сложного. Даже ты справишься.

Курятник. Он хочет, чтобы я убиралась в курятнике.

Смотрю на него, на его самодовольную физиономию, и понимаю, что это месть. За вчерашний пожар, за мои выходки, за то, что я нарушила его спокойную жизнь отшельника.

— Ты шутишь?

— Я никогда не шучу, когда речь идет о работе. Так что, королева, готова поближе познакомиться со своими подданными?

Подданными?

Он про кур?

Я закрываю глаза, считаю до десяти, пытаюсь успокоиться. Но внутри все кипит.

Курятник, Каро. Он хочет, чтобы ты прибралась в курятнике.

Но я не сдамся. Ни за что. Я не отступлю — даже перед курами.

Глава 14 Богдан

Стою у окна на кухне, потягивая кофе из железной кружки и смотрю, как эта городская катастрофа пытается проникнуть в курятник.

Боже, на ней джинсы за тысячу долларов и блузка, которая стоит больше, чем мой месячный бюджет на продукты. Она идет к курятнику, как королева на казнь — с высоко поднятой головой, но с таким видом, будто вот-вот упадет в обморок.

Каролина останавливается перед входом, оглядывает сооружение, и я почти слышу, как в ее голове крутятся мысли: «Боже, во что я ввязалась?» Но отступать она не собирается. Упрямая, как мул. И это одновременно раздражает и… чертовски привлекает.

Лукьянов, ты дурак.

Вчера вечером я перешел черту. Не должен был прикасаться к ней. Не должен был стирать эту проклятую пену с ее лица. Но когда она плакала, сидя на стуле вся мокрая, покрытая этой липкой массой, что-то во мне дрогнуло.

Ее глаза. Огромные, блестящие от слез, смотрели на так доверчиво, что в груди что-то перевернулось. А когда мои пальцы коснулись ее щеки, кожа была такой мягкой, теплой…

Черт, я чуть не потерял голову. Хорошо, что вовремя одумался и убрал руки.

Не должен был.

Два года назад я поклялся себе, что больше никому не доверюсь. Особенно женщинам. Особенно тем, кто красиво плачет и умеет изображать слабость.

Делаю глоток горького, крепкого кофе и невольно вспоминаю тот день. Декабрь. Мороз. Я уже четыре часа сидел в засаде и ждал, когда Петренко выйдет из своего логова. Простая операция — взять живым, получить информацию о канале поставок оружия. Рутина.

Но я отвлекся.

Из-за нее. Из-за Светланы.

Она позвонила