муж, отец наших совместных детей, поэтому перестань вокруг меня прыгать. Если когда-то мне что-то не понравится, я тебе сразу же об этом скажу».
Он сказал «окей», быстро встал и сказал, что у него срочный звонок, а на самом еле ему стало дико стыдно. Он почувствовал себя так же, как когда мать зашла в его комнату и обнаружила гору порножурналов. Рита его увидела, она поняла его уязвимость, и ему стало дико неудобно. А позже он понял, что, наверное, это и есть «та самая женщина», потому что она увидела его «баг», а увидев, приняла его такого, какой он есть. Он так привык к этим инфантильным, требующих от тебя «сама-не-знаю-что-хочу» женщин, что обычное здоровое поведение казалось ему ненормальным.
Андреа перестал задавать дурацкие вопросы и просто был собой. Через год они поженились.
– И вообще, сколько можно делать вид, что всё окей? Мы ему друзья или что? Вон с Джованни уже ошиблись, надо было его остановить, когда он не хотел, но женился, – возмущённо пробасил Андреа.
Джованни заржал, тоже поднялся и хлопнул Андреа по спине:
– Спасибо, мой ангел-хранитель.
– Вообще жениться мужикам не надо, особенно в Италии – здесь всё остаётся женщине, есть случаи, когда мужики реально жили под мостом.
Джованни закурил сигару и рассказал, как недавно опять читал статью про то, что отец семейства приходит в социальную столовку обедать, а сам живёт в машине, потому что суд оставил дом жене, и ещё алименты надо платить, бо́льшую половину зарплаты.
– Это жесть, какого хрена вообще. Вы вместе решаете строить семью, оба взрослые, оба принимаете на себя ответственность, и что? Почему, когда вы решаете расстаться, мужик должен оставаться в трусах, не, нормально? А женщина? Нет, в Израиле не так. И правильно.
– Да, это трындец, – поддакнул Симоне, – мы с Норой договорились, что, если что, она не будет отжимать у меня дом, мы просто продадим его и поделим деньги.
– Ага, – Джованни заржал, – это она сейчас такая вся хорошая, а потом, как припрёт, посмотрим. Лучше вообще не жениться и не делать детей. Трахаться всю жизнь в удовольствие, и всё.
– Ну, или если делать детей, то заранее прямо контракт подписывать, что мужик не должен никого содержать, а вы обязаны делать это вместе. Если не подписываешь бумагу, хера тебе, не дам тебе моих сперматозоидов, – заржал Андреа.
– А Микеле взрослый мальчик, как-нибудь сам разберётся, – добавил Симоне.
– Это его жизнь, – поддакнул Джованни.
18
Микеле Как бы ему ни нравилось то, что долдонил Андреа каждый раз при встрече, в его словах была доля правды.
Микеле встал у обрыва, разглядывая мелькающие вдалеке огоньки. Город подмигивал, намекая на то, что настоящая жизнь именно там.
Порой он и правда думал о разводе, но тотчас стирал эту мысль из своей головы невидимым гигантским ластиком. По итальянским законам Микеле, скорее всего, должен будет оставить ей дом, должен будет содержать детей, и ему придётся отдавать почти всю свою зарплату.
Всё чаще он смотрел по сторонам и видел, что во всём этом нет ничего из того, что хотел он сам. Сын – бугай, которого он не делал, школа, которую он не выбирал, мебель в доме, которую он не заказывал. В саду висит её гамак, в его домашнем офис находится её зал для медитаций, и каждый раз, когда он проводит зум с клиентом, ему приходится «блюрить» фон, чтобы они, не дай бог, не увидели, как она ложится на коврик, поднимает ноги кверху, листает свои мантры, или что там у неё.
Микеле всё чаще казалось, что его личное жизненное пространство сужается, говоря историческим языком, его маленькое государство стало колонией. Его поглотил мир Стефании, он начал жить по правилам большого государства, та, другая культура полностью над ним доминировала, и его мелкие интересы, хобби, его территория постепенно растворилась, исчезла. Он стал чьей-то колонией.
Он как личность стал колонией Стефании.
Однажды он пытался от неё уйти. Когда девочкам исполнилось пять, а пасынок выбирал университет. Микеле узнал, что «малыш» выбрал самый дорогой. Cattolica (Каттолика), университет, который обошёлся бы ему в десять тысяч в год против двух тысяч обычного. И вот тогда он по-настоящему психанул. Всё потому, что именно той весной он присмотрел себе новый мотоцикл, который стоил как год обучения в Каттолике. Он долго решался, сможет ли старушка «хонда» пережить это предательство, он даже говорил с ней.
– Ты не думай, – говорил Микеле, – ты будешь продолжать стоять здесь, я уже подумал, как расширю здесь место, и вы будете стоять рядом, ну или, если у меня не получится расширить, она будет стоять под навесом, а ты останешься здесь.
Он гладил её оранжевые бока, хлопал её по сиденью, как старого доброго друга.
Микеле уже и съездил посмотреть на ту новую, выбрал такую же рыжую, блестящую, тоже «хонду». Он решил, что поедет за ней первого июля, и каждый день жил в предвкушении. Он даже позвонил старому другу, однокласснику, который ездил на мотоцикле каждый выходные, и сообщил ему, что и он скоро сможет к нему присоединиться.
– Давай! Мы в июле хотим съездить в Прованс.
Да хоть в соседнюю деревню, в горы, на реку, да хоть куда. Микеле было абсолютно всё равно.
Новость о Каттолике обрушилась на него со всей мощью, он испуганно смотрел на Стефанию и пасынка, чувствуя себя в западне из обломков собственной мечты.
– Каттолика? – повторил он, заикаясь.
Он никогда не заикался.
– Да, там отличный факультет юриспруденции, – пробасил пасынок.
Микеле взъерошил и без того неровно лежащие волосы, тяжело вздохнул, вперился взглядом в Стефанию и произнёс:
– С каких это пор Тициано решил стать адвокатом? Он же вроде хотел быть менеджером.
Микеле отлично помнил, что пасынок рассказывал об экономическом и о том, что хочет заниматься стратегиями, как и он.
– Он сходил на день открытых дверей, и ему понравилось, я тоже думаю, что это хороший вариант. Там отличный преподавательский состав, перспективы и… – Стефания не договорила, потому
