Потому что мы все знаем, чем заканчиваются такие вещи.

Но мне похуй.

Я Громов.

Я привык брать то, что хочу.

И эта училка…

Она будет моей.

Я стою у гаражей, курю, слушаю, как Шурка с Рыжим травят какую-то байку, но в башке пусто, мысли скачут не туда, не к их ржачу, не к планам на вечер, не к намеченной встрече с Зареченскими. В голове только она. Эта сука. Холодная, ровная, непроницаемая, как стекло, которое хрен разобьешь с первого удара. Она смотрела на меня в классе так, будто я воздух. И теперь я не могу выбросить ее из головы, как занозу, которая засела под кожу и зудит.

Рыжий толкает меня локтем, что-то говорит, но я не слышу, я уже замечаю ее. Стоит на остановке, руки сложены перед собой, спина прямая, как струна. Черная юбка чуть шевелится от ветра, волосы убраны, взгляд устремлен в никуда. Она не смотрит по сторонам, не ловит на себе взгляды, не щурится, не напрягается, просто стоит, будто это ее мир, будто вокруг пустота. Будто это место ей принадлежит, а не она ему.

Я делаю затяжку, смотрю на нее сквозь дым, опускаю взгляд чуть ниже — щиколотки, тонкие, как у фарфоровой куклы, тонкие пальцы, которые сжимают ремешок сумки. Все в ней выдает чужака. Не отсюда, не наша, не та, кто задержится. Я знаю таких. Они приходят, а потом уходят, уносят свою чистоту, забирают свой запах дорогих духов, исчезают, и все остается, как было. Только меня это не устраивает.

Я выкидываю окурок, раздавливаю носком, сую руки в карманы и медленно иду вперед. Не спеша, будто мне вообще похер. Просто иду, просто прохожу мимо. Не свищу ей, не роняю громких слов, не бросаю фразы, которые обычно работают на местных девках. Просто иду, чувствуя ее в поле зрения, чувствуя, как все внутри медленно загорается.

Она не двигается, только подбородок чуть приподнимается, а пальцы чуть сильнее сжимают ремешок. Она меня чувствует. Я это знаю.

Прохожу мимо, будто не замечаю, но боковым зрением вижу, как она чуть-чуть поворачивает голову, почти незаметно, едва-едва. И не смотрит. Специально. Делает вид, что ей неинтересно.

Я ухмыляюсь, выдыхаю, шепчу себе под нос, едва слышно, почти беззвучно, но с такой уверенностью, что это уже не вопрос.

— Будем играть, да?

И мне даже нравится, что она еще не понимает, что уже проиграла.

Я иду за ней молча, бесшумно, как тень, без лишних движений, без резких поворотов, без этих тупых фокусов, которые делают в фильмах, когда герои шарахаются за углы и торчат из-за стен, как долбоебы. Мне этого не надо. Я просто держу дистанцию, иду сзади, наблюдаю, дышу ровно. Она даже не подозревает. Ну или делает вид.

Катя идет уверенно, без суеты, не оглядывается, но плечи чуть напряжены, как будто чувствует, как воздух сзади сгустился. Мне нравится ее походка — неторопливая, легкая, но четкая, без этих суетливых, мелких шагов. Она двигается, как человек, который привык, что вокруг порядок, что за ней нет опасности, что мир — ровный, выверенный, понятный. Забавно. Потому что в моем мире таких понятий нет.

Я слежу за ней, смотрю, как она поворачивает за угол, как пересекает двор, как подходит к дому. Поднимает глаза, ловит что-то взглядом на последних этажах, прищуривается. Потом достает ключи, толкает дверь, скрывается внутри. Я замираю на секунду, поднимаю голову, следую за ее взглядом.

На кухне горит свет.

И там мужик.

Я стою в тени, смотрю, как он двигается по кухне, что-то говорит, роняет ложку, раздраженно ее поднимает, чешет затылок. Обычный, блядь, мужик. Ничего особенного. Ни харизмы, ни хищности, ничего. Просто сидит, пьет чай, живет свою жизнь, не подозревая, что за ним сейчас наблюдает кто-то, кто может одним движением сломать ему этот уютный, обоссаный мирок.

И тут она появляется.

Заходит в кухню, проходит к столу, ставит на него какие-то бумаги, что-то говорит. Я не слышу, но вижу, как она улыбается, легкая такая, едва заметная улыбка. Он что-то спрашивает, она отвечает, поворачивается к плите, закатывает рукава. Домашняя, спокойная. Такая же, но другая.

И вот тут, сука, меня внутри чуть трогает. Еле-еле, почти незаметно, где-то на грани понимания. Как будто меня толкнули локтем, как будто где-то внутри что-то сдвинулось.

Смотрю, как она что-то мешает ложкой в кружке, как поправляет волосы за ухо, как двигается так, будто этот мужик действительно часть ее жизни, будто он — ее стена.

Я усмехаюсь.

Муж… муж, блядь.

Ну и что? Муж — не стена.

Подвинется.

Я бросаю окурок, раздавливаю носком, разворачиваюсь и ухожу.

Если не сложно, добавьте пожалуйста книгу в библиотеку, чтобы получать уведомления о выходе новых глав, и поставьте звездочку)))

Глава 5

Катя

Город, в котором я родилась, когда-то казался мне огромным. В детстве улицы были длинными, дворы — бесконечными, дома — высокими, воздух — лёгким, а солнце светило даже в пасмурные дни. А потом город сжался, скукожился, сдавил меня со всех сторон. Стены сузились, улицы превратились в коридоры, а воздух стал тяжелым, давящим, пропитанным чем-то гнилым, затхлым, чужим. Потом он не был ни большим, ни маленьким. Он был тюрьмой. Невидимой, без решёток, без надзирателей, без права на побег. Я могла ходить по улицам, дышать тем воздухом, но не была свободна. Я могла смотреть на людей, улыбаться, кивать в ответ на приветствия, но это не меняло сути. Потому что в том городе не я выбирала свою судьбу. Мой выбор сделали за меня.

Отец всегда был человеком, который жил по правилам, но это были его правила, а не законы. В его мире не было слабости, не было сантиментов, не было любви — только долг, выгода, связи. В нём не было места для чувств, для нежности, для заботы. Только порядок. Только необходимость. Только польза. И если его дочь можно было использовать для укрепления связей, он сделал это без колебаний. Он даже не спросил меня. Не объяснил. Просто однажды вечером заявил, что теперь я — невеста Геннадия Лебедева. Майора милиции. Потому что так нужно. Потому что так будет правильно.

Гена хотел меня давно. Я видела это в его глазах ещё до свадьбы — этот липкий, прожигающий взгляд, эта улыбка, в которой было что-то хищное, что-то такое, от чего хотелось отступить назад. Но я не могла. Отец решил за меня. Он сказал, что Лебедев — хороший человек. Что он меня обеспечит. Что со мной рядом будет надёжный мужчина, а не какой-нибудь сопляк с района. Я помню этот разговор до мельчайших деталей, до интонаций, до того, как в комнате пахло табаком, как отец поднёс ко рту чай, как обжёгся и выругался. Помню, как мои пальцы сжались в кулак, как я выдохнула, как посмотрела в окно и увидела, как листья на клёнах поднимались от ветра, как будто пытались вырваться, улететь, но не могли. Так же, как и я.

После свадьбы Гена изменился. Или, может, он не изменился — просто перестал притворяться. Если раньше он казался мне просто жёстким, то теперь он стал другим. Грубым, резким, вспыльчивым. В нём жило какое-то напряжение, которое не проходило. Он ревновал меня ко всему — к взглядам на улице, к слишком долгим разговорам с продавцами, даже к книгам, которые я читала. Он ненавидел, когда я молчала. И бесился, когда я говорила. Любая моя фраза могла превратиться в повод для скандала, любое моё слово могло стать спусковым крючком. Он мог сидеть за столом, пить чай, а потом вдруг швырнуть чашку в стену просто потому, что я не так посмотрела, не так вздохнула, не так поставила тарелку.

Я помню первый раз, когда он ударил меня. Помню, как ладонь обожгла щёку, как воздух на секунду вышел из лёгких, как я подняла на него глаза, но ничего не сказала. Потому что сказать было нечего. Потому что в тот момент я поняла — это навсегда. Это не случайность, не вспышка, не ошибка. Это будет повторяться. Я стану женщиной, которая прячет синяки под тональным кремом. Которая научится ловить настроение мужа, чтобы не разозлить его лишним словом. Которая будет ждать его дома, держа наготове ужин и бутылку водки, чтобы он напился и не трогал её. Я стану одной из тех, кого я всегда жалела.