Из комнаты выходит парень. Высокий для своего возраста. Худощавый, жилистый. Тёмные волосы, тёмные глаза. Моя копия в одинадцать.

Видит меня. Останавливается как громом поражённый. Лицо белеет. Глаза наполняются слезами мгновенно.

— Папа? — шёпот, еле слышный.

— Привет, сынок.

Он стоит. Не двигается. Трясётся. Слёзы катятся по щекам, но он не вытирает их.

— Ты… вышел?

— Вышел. Раньше срока. Амнистия.

— Почему… почему не сказал?

— Хотел… — голос срывается. Ком в горле не даёт говорить. — Хотел сюрпризом.

Сын стоит. Борется с собой. Видно, как он пытается сдержаться. Быть сильным. Не плакать.

Но не выдерживает.

Лицо искажается. Он закрывает глаза. Из горла вырывается рыдание — такое же дикое, как у матери.

— ПАПА!

Бежит ко мне. Врезается в нас с Ариной. Обхватывает обоих руками. Мы стоим в обнимку втроём — трясущаяся груда из тел и слёз.

Сын рыдает мне в плечо. Громко, некрасиво, как маленький. Плечи ходят ходуном.

— Двенадцать лет… двенадцать лет я ждал… думал, никогда… никогда не обниму… по-настоящему…

— Обнимаешь, — говорю сквозь собственные слёзы. Да, я плачу. Впервые за двенадцать лет плачу открыто, не стесняясь. — Вот я. Живой. Твой.

Мы стоим так — не знаю сколько. Минуту? Десять? Час? Время остановилось. Есть только мы трое и двенадцать лет боли, которые выходят из нас слезами.

Арина первая отстраняется. Лицо опухшее, красное, в слезах. Она смеётся и плачет одновременно.

— Идиоты мы… стоим тут ревём… соседи услышат…

— Пусть слышат, — говорю. — Плевать.

Сын вытирает лицо рукавом. Глаза красные, нос распух.

— Пап, ты… ты реально здесь? Не пригрезилось?

Протягиваю руку, щипаю его за щёку.

— Больно?

— Больно.

— Значит, не пригрезилось.

Он снова обнимает меня. Крепко, отчаянно.

— Я так боялся, что ты умрёшь там… что никогда не увижу… — голос ломается снова.

— Не умер. Вернулся. И никуда больше не уйду.

Арина обнимает нас обоих со спины. Мы стоим в обнимку посреди прихожей. Вокруг осколки разбитого стакана, на полу половник. Но нам плевать.

Мы вместе. Наконец-то вместе. И это единственное, что имеет значение.

Потом Арина говорит:

— Идите, сядьте. Я чай сделаю.

— К чёрту чай, — говорю я. — Просто побудь рядом.

Садимся на диван. Я посередине, Арина с одной стороны, сын с другой. Они прижимаются ко мне, как будто боятся, что исчезну.

— Расскажи, как ты, — просит сын. — Как вышел?

Рассказываю. Про амнистию, про последние дни в колонии, про дорогу сюда.

— А дальше что? — спрашивает Арина.

— Дальше жить. Нормально жить. Найду работу, сниму квартиру побольше, буду рядом с вами.

— У тебя судимость, — говорит сын. — Работу найти будет сложно.

— Найду. Как-нибудь найду.

Арина гладит мою руку:

— Главное, что ты здесь. Остальное неважно.

Смотрю на них обоих. Жена, которая ждала двенадцать лет. Сын, который вырос без отца, но не возненавидел меня.

Отцовство начинается не с зачатия, а с принятия. Двенадцать лет я принимал роль отца через стекло, через письма, через редкие звонки. Теперь буду принимать её каждый день. Рядом.

— Пап, — говорит сын. — А я отличник и чемпион по бокусу в своей весовой категории!

Ком в горле.

— Я горжусь тобой, — говорю хрипло.

— Я тоже тобой горжусь, — отвечает он. — Ты выдержал. Не сломался. Вернулся к нам.

Арина встаёт:

— Ладно, хватит соплей. Камран, ты небось голодный?

— Как волк.

— Сейчас накормлю. Борщ варила, как ты любишь.

Иду на кухню. Она суетится у плиты. Я стою за спиной, обнимаю.

— Спасибо, — шепчу.

— За что?

— За то, что ждала. За то, что растила сына. За то, что не бросила.

— Я же люблю тебя.

— И я тебя.

Целую её в шею. Она прижимается спиной к моей груди.

— Знаешь, о чём я мечтала все эти годы? — спрашивает она.

— О чём?

— О том, чтобы готовить тебе завтрак. Обычный завтрак, каждое утро. Чтобы ты сидел за столом, читал газету, а я жарила яичницу.

— Будешь. Каждое утро.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Ужинаем втроём. Борщ, хлеб, всякая домашняя еда. После тюремной баланды это рай. Ем и не могу наесться.

Сын рассказывает про школу, про друзей, про жизнь. Я слушаю и понимаю — я многое пропустил. Но ещё больше впереди.

После ужина сын уходит к себе — даёт нам побыть вдвоём. Остаёмся с Ариной на кухне.

— Двенадцать лет, — говорит она. — Кажется, прошла целая жизнь.

— Прошла. Моя старая жизнь кончилась, когда меня посадили. Сейчас начинается новая.

— И какая она будет?

— Честная. Без криминала, без крови. Просто нормальная жизнь с семьёй.

Она смотрит на меня с надеждой:

— Правда?

— Правда. Тюрьма многому учит. Главное — что важно, а что нет. А важна только семья.

Берём её за руку. Свадебное кольцо до сих пор на пальце. Пять лет носила, не снимала.

— Пойдём, — говорю.

— Куда?

— В постель. Двенадцать лет нас разлучали. Хватит.

Она краснеет:

— Сын дома…

— Сын не услышит…мы тихо!

Веду её в спальню. Закрываю дверь на замок. Раздеваю медленно. Платье, бельё. Она стоит передо мной голая.

Тридцать лет. Тело изменилось — растяжки на животе, грудь не такая упругая. Следы материнства и времени.

— Я не такая, как была, — говорит она неуверенно.

— Ты прекрасна.

— Постарела.

— Стала ещё красивее.

Укладываю её на кровать. Целую везде — губы, шею, грудь, живот. Спускаюсь ниже. Она выгибается, стонет.

— Камран… боже… так долго…

— Знаю.

Вхожу в неё медленно. Тепло, влажно, родное. Как же я ждал этого момента. Свидания это ничтожно мало.

Двигаемся медленно. Не спешим. Впереди вся жизнь. Можем не торопиться.

Она кончает первой. Я следом. Выплёскиваюсь внутрь неё с приглушенным рёвом.

Лежим потом обнявшись. Дышим тяжело.

— Я дома, — говорю.

— Наконец-то дома, — отвечает она.

Засыпаем вместе. Первый раз за двенадцать лет засыпаем в одной постели.

Просыпаюсь утром от запаха кофе. Арина на кухне, готовит завтрак. Сын сидит за столом, листает телефон.

Обычное утро. Семейное утро.

Подхожу, целую жену в макушку. Сажусь рядом с сыном.

— Доброе утро, пап, — говорит он.

— Доброе.

— Как спалось?

— Лучше, чем за двенадцать лет.

Арина ставит на стол яичницу, кофе, тосты.

— Вот, — говорит она. — Как мечтала. Готовлю тебе завтрак.

Смотрю на них обоих. На жену, которая стала крепче и мудрее. На сына, который вырос мужчиной.

Мы прошли через ад. Двенадцать лет разлуки, боли, ожидания. Но мы выжили. Остались семьёй.

Некоторые истории любви рождаются в райских садах. Наша — в огне испытаний. Но даже цветы, выросшие на пепелище, могут быть прекрасными.

Мы вместе. И это единственное, что имеет значение.

Эпилог

Три года спустя

Москва встречает рассветом. Я просыпаюсь от того, что Арина ворочается рядом. Семь месяцев беременности дают о себе знать — спать неудобно в любой позе.

— Опять не спится? — шепчу, обнимая её сзади.

— Малыш пинается, — она берёт мою руку, кладёт на живот. — Чувствуешь?

Чувствую. Под ладонью что-то толкается изнутри. Мой второй ребёнок. Ещё один сын — УЗИ показало на прошлой неделе.

— Активный, — улыбаюсь.

— В отца. Наверное, тоже будет упрямым.

Встаю, иду на кухню. Квартира трёхкомнатная в хорошем районе. Снимаем пока, но копим на свою. Бизнес идёт неплохо — строительная фирма, легальная, без криминала. Медленно, но верно поднимаемся.

Варю кофе, делаю ей чай. Приношу в постель. Она улыбается:

— Спасибо. Ты слишком балуешь меня.

— Компенсирую двенадцать лет отсутствия.

Сажусь рядом, обнимаю. Она прижимается, кладёт голову мне на плечо.