Ханна от радости завизжала так, что зазвенели стекла, а где-то вдалеке на улице залаял соседский пес. А мне вдруг стало так легко на сердце, как бывает от понимания того, что произошло что-то хорошее, правильное.

Что ж, мои дорогие ценители зелий! Ждите, скоро откроется "Лавка леди Вероники". И я сделаю все, чтобы город ее открытие запомнил!

Глава 11

Из отчего дома мы с Ханной практически убегали, сопровождаемые яростными криками показавшейся мне на первый взгляд куда менее эмоциональной Миранды. А мачеха, как выяснилось, не особенно стесняла себя манерами: сквернословила, швырялась остатками сервиза и звонко топала ногами, так что отломила каблук у видавших виды домашних туфелек. Меня этот концерт не тронул, а Ханна всхлипнула разок, но все-таки решительно запрыгнула в поджидающий наш экипаж.

Вещей у нас было немного: мы прихватили только самое необходимое и то, что не грозило рассыпаться в труху при первой же возможности. Денег имелось ровно столько, сколько позволило бы прожить около недели, отказывая себе примерно во всем, кроме хлеба и каши. И на извозчика в один конец, то есть к зельеварной лавке.

Краткий экскурс в местную валюту и ценообразование для меня быстренько провела Ханна, которой я призналась, что обморок вызвал у меня провалы в памяти, о которых никто догадаться не должен. И сводная сестра с готовностью бросилась мне помогать. Итак, я узнала, что деньги здесь только в виде монет. Есть медные, самого низшего достоинства, их так и называют, медяшки. Одной медяшки хватает на нечто недорогое, вроде литра молока или булки хлеба. За проезд нам пришлось выложить три медных монетки, но я не жалела: стоило только представить, что нам пришлось бы тащить это все на себе, становилось дурно.

Следующая по степени важности монетка - серебряная, или, по-простому, серебряк. Равнялась почему-то пятиста медяшкам. Отчего число не кратное десяти или сотне - непонятно, но не в моих силах и правилах менять устоявшиеся порядки, так что просто зафиксируем это в памяти, а потом и то, что золотых монет Ханна никогда в жизни не видела, но знала, что одна золотая монета соответствует пятиста серебряным.

В общем-то, отправные точки были заданы, так что я рассчитывала, что через недельку-другую привыкну к местным деньгам. Куда сложнее было заработать что-нибудь. Отец упоминал еще о каком-то кредиторе, неплохо бы выяснить, сколько ему задолжала тетушка. А еще составить примерную смету на ремонт всего того, что в лавке уже сломалось или намеревается сломаться в самое ближайшее время.

Возница высадил нас прямо у покосившегося заборчика. И тут же сразу стало понятно, насколько наше с Ханной ожидание начала новой жизни не совпало. За спиной раздался такой продолжительный вздох, полный боли и разочарования, что я даже обернулась, чтобы убедиться, что сестричка прямо сейчас не намеревается рухнуть без чувств. К счастью, на ногах Ханна стояла твердо. Может быть, я ошиблась, думая, что она - эдакий нежный цветок, не приспособленный к реальной жизни. А может, наоборот, не ошиблась, а нежный цветок здраво оценил обстановку и рассудил, что падать в обморок в репейный куст будет, мягко говоря, некомфортно.

- Все будет хорошо, просто не сразу, - пробормотала девушка, решительно подхватывая свою сумку. - Мы справимся, правда ведь?

- Куда мы денемся, - пожала я плечами. - У нас ведь такая чудесная перспектива на тот случай, если здесь ничего не получится. У меня - лорд с потными ладошками и грязными мыслями. У тебя - старикан, умерщвляющий собственных жен неведомым способом. Знаешь, я, пожалуй, выбираю пыль и покосившийся заборчик.

- Ты права, - кивнула Ханна. - Пыль выглядит куда привлекательнее, чем маячащее на горизонте замужество с лордом Грейсоном.

И она бодро пошла по кривой дорожке с выщербленными камнями, ловко переступая через те ее участки, на которых можно было споткнуться. Не завизжала при виде выбравшейся погреться на утреннем солнышке зеленой ящерки, не охнула, когда с дверного полотна на нее рухнул паук, не удержавшейся на рвущейся паутине.

- Все будет хорошо, - повторяла Ханна, будто это было какое-то заклинание, способное нам помочь.

Мы осторожно пристроили сумки с вещами прямо у входа, а сами отправились в кухню. Нужно было проверить, работает ли здесь водопровод, есть ли где-то подходящая для уборки ветошь, а еще - чем заменить привычные мне средства для мыться самых разных поверхностей. И я надеялась, что неизбалованная наличием прислуги в доме Ханна, мне что-нибудь подскажет.

К счастью, вода в доме была, а из-за того, что трубы успело немного нагреть солнце, она даже была не ледяной, а едва теплой. Но и этого было достаточно для того, чтобы пальцы не сводило от холода. Вместо всяких паст, порошков и гелей обнаружился брусок невнятно пахнущего мыла, но оно, по словам Ханны, прекрасно оттирало налипшую грязь.

Начать уборку мы тоже решили с кухни. Потому что есть нам захочется определенно намного раньше, чем спать, а значит, ко второму этажу можно будет перейти после обеда. Однако уже в кухне нас ожидал сюрприз.

Глава 12

В первый раз рассмотреть помещение мне не удалось из-за отсутствия света. Теперь же, слегка оттерев ближайшее окно, мы смогли оглядеться и оценить масштаб бедствия.

- А тетушка твоя уборкой себя не утруждала, - пробормотала побледневшая Ханна.

Судя по тому, что где-то еще вольготно жил кредитор, приготовлением зелий она тоже не особенно занималась. Всю дальнюю стену кухни занимали котелки разного размера и из разных материалов: медные, чугунные, глиняные, были ступы с толкушками, а еще - куча банок с какими-то скрюченными не то корешками, не то листочками.

- Красота какая, - вздохнула я. - Иногда я думаю, что некоторые вещи проще сжечь, чем исправить...

- Ты предлагаешь спалить лавку? - испугалась Ханна.

- Пока только корешки, - покачала я головой. - Главное, чтобы без последствий. Но это потом, когда все отмоем.

Мы бодро набрали воду в тазы, натаскали ветоши и мыла и приступили к монотонной уборке. Первыми засияли чистотой окна. Шторы решено было снять и выстирать, так что кухня сразу стала казаться более светлой и просторной. И грязной. На то, чтобы отчистить окна у нас ушло все время до обеда. Теперь в животах недвусмысленно урчало, а сесть