Хайдес делает шаг к нему:

— Всё. — Голос звучит, как рык.

У Лиама расширяются глаза:

— Ладно. Удачи. — Он пролетает мимо меня и исчезает.

Окей. Лиам — испытание не из лёгких, особенно в больших дозах. Он как температура. Если тридцать семь с половиной — можно жить. Но он всегда как тридцать девять в разгар лета. Это не значит, что пугать его до полусмерти — правильно.

— Тебе бы стоило быть с ним помягче, — неожиданно вырывается у меня.

Хайдес кривит губы:

— Этот идиот весь первый курс писал стишки моей сестре Афине. В парной рифме.

А.

— Ну, хотя бы рифмовать умеет.

— «Секс» и «я — молодец» — не то, что я назвал бы талантом.

Я едва удерживаюсь, чтобы не рассмеяться.

— До завтра.

Хайдес наклоняется вперёд, и его лицо оказывается в опасной близости от моего. Я даже не понимаю, как он успел выхватить яблоко из моей руки, пока не вижу, как он покачивает его между пальцами. Подносит к губам, медленно откусывает, жует нарочито долго, доводя меня до белого каления. Глотает.

— Я же говорил. Красные лучше.

Он касается пряди моих рыжих волос и улыбается хищно.

А потом — во второй раз с тех пор, как мы познакомились — берёт яблоко за хвостик и начинает раскачивать над моей головой. Отпускает. Но теперь я не тянусь его ловить. Слышу, как плод падает на пол.

Глава 4

Троянский конь

Афина помогла греческому воину Эпею построить Троянского коня из дерева, срубленного в священной роще Аполлона. План же придумал Одиссей. Сколько именно воинов спрятались в чреве коня — неизвестно.

Мне всегда нравились вечеринки. Наверное, потому что они не требуют большого умения вести беседу. От тебя ждут, что ты поболтаешь с каким-то незнакомцем о чём-то пустяковом. Это не как в реальной жизни, где нужно строить глубокие, прочные связи.

Нет, в этом я не сильна. Я могу поболтать с кем угодно десять минут на вечеринке, но построить серьёзное отношение — не получается. Проще, когда людей знаешь плохо. Как с книгами, которые покупаешь и складываешь стопками, но так и не читаешь. Они копятся, с обещанием «когда-нибудь обязательно». Но если не читаешь — никогда не узнаешь, зря потратил деньги или нет. Верно? Пока просто любуешься корешками на полке, разочарования не будет.

И, как диктует моя теория про «стакан наполовину полный или пустой», Ньют — моя полная противоположность. Он чужой на вечеринках, где никого не знает, заводит только глубокие, настоящие связи. Книги он не копит, а читает. От первой до последней страницы.

Мы идём по коридорам общежития. Я следую за Ньютом и Джек, которые идут впереди, потому что без них не найду комнат Лайвли.

Я быстро набираю сообщение папе:

Это я, которая вспомнила написать тебе и пытается быть такой же хорошей дочкой, как Ньют. У меня всё ок! Как ты?

— Надеюсь, там будет Афина, — нарушает тишину Лиам.

— Ты с прошлого года ничему не научился? — бурчит Перси, идущий рядом. Иногда наши руки слегка задевают друг друга, и это меня почему-то не раздражает. Перси спокоен, с ним никогда не тяжело.

— Лиам, мне даже любопытно. Прочти один из стихов, что ты ей писал? — прошу я.

Джек, Ньют и Перси синхронно издают звуки раздражения.

— Хейвен! Зачем, чёрт возьми, ты это спросила? — шикнул Ньют, бросив на меня убийственный взгляд.

Лиам подпрыгивает от восторга. На нём малиновая рубашка и белые джинсы.

— Правда хочешь? Я все их распечатал и сшил в книжечку. Планирую подарить ей. Могу одолжить.

Я вдруг не уверена, что хочу.

— Сшил? Лиам, сколько стихов ты написал Афине Лайвли?

Он замирает:

— Ну… немного.

— «Немного»? Скажи цифру, — настаиваю.

— Начинается с единицы.

А. Я ожидала худшего.

— Пятнадцать? Шестнадцать?

— Сто пятьдесят, — поправляет.

Я замираю, рот распахнут. Только Перси замечает и задерживается рядом. Улыбается уголком губ и берёт меня за руку, подтягивая вперёд.

Я всё ещё ошеломлена.

— Лиам, это безумно много!

— Знаю, — кивает он. — Круто же, когда есть такая вдохновлялка, да?

Я запинаюсь. Лучше не рубить слишком резко.

— Ага. Именно это я и имела в виду.

Мы с Перси обмениваемся заговорщицким взглядом. И тут меня отвлекает телефон — вибрация в кармане. Достаю. Папа ответил:

Ты хорошая дочь, даже если забудешь написать старому отцу. У меня всё в порядке. Скучаю. Сегодня ночью подрабатываю уборщиком в парке. Четыре доллара в час, но это всё равно деньги.

Сердце сжимается. Приходится бороться, чтобы не разреветься.

Джек и Ньют останавливаются. Понимаю: мы почти пришли. И хотя брату явно не по душе планы на вечер, он знает — назад дороги нет.

Я догадываюсь, где комнаты Лайвли, по одной причине: перед дверью очередь. И шум стоит страшный.

Я делаю шаг вперёд. Ньют преграждает мне путь рукой.

— Что, серьёзно нужно стоять в очереди? — возмущаюсь.

Лиам тут же оказывается рядом, абсолютно спокойный:

— О да. На открывашку народу больше, чем в столовке в день, когда подают кабачки с фаршем.

— Почему?

— Потому что они божественные.

— Я про вечеринку, — шиплю.

Ньют оборачивается, и в его глазах я читаю облегчение:

— Ну, похоже, мы так и не попадём внутрь, Хейвен. Может, махнём отсюда и займёмся чем-то другим все вместе?

Джек пожимает плечами, готовая его поддержать, но я продолжаю идти:

— Идите. А я войду.

— Хейвен! — окликает Перси. Или, может, Лиам. Я не вслушиваюсь.

В паре шагов от двери очередь рассыпается, пропуская кого-то, кто выходит. Рыжеволосый парень. Всё было бы обычно, если бы не то, что он в одних боксерах и с ошарашенным лицом. Он пробегает мимо, выкрикивая проклятия.

Окей. Теперь я ещё более заинтригована. Что, чёрт возьми, там внутри происходит?

Я останавливаюсь на пороге и ищу взглядом Хайдеса. Может, он пропустит меня без очереди. За спиной уже кто-то ворчит. Я подаюсь вперёд — и нахожу его.

Он сидит в кресле у огромных окон, с почти пустым бокалом в руке, и выглядит довольным, наблюдая за шахматной партией: Афина играет против девушки, которая явно на грани поражения.

Комната полна студентов. Она больше стандартных комнат в общаге и обставлена совсем иначе.

Серые глаза Хайдеса задерживаются на мне. Никакой реакции.

— Пусти меня, — говорю я.

Он улыбается. Беззвучно шевелит губами:

— Нет.

Что?

Моё лицо его явно забавляет, потому что он тихо усмехается и возвращается к шахматам. А партия и правда близка к концу. Мне хватает беглого взгляда на доску, чтобы понять: Афина объявит мат через два хода.

Я машу рукой, и