В целом, алмазы тоже годились. Но никаких алмазов не напасёшься на шестилетнюю войну на истощение. А вот депрентила с обеих сторон было достаточно, вот только добывать его можно было либо по-умному и медленно, либо грубой стихийной силой.

По большому счёту, пленному огневику была только одна дорога: на депрентиловую выработку. Что происходило на них в королевстве, Ольша не знала, а танги умели очень доходчиво объяснить всем идеалистам, почему вынужденный труд предельно полезен для них самих и всех окружающих. Излишек силы — во избежание недоразумений — предлагалось стравливать на собственный обогрев, поэтому печи и одежда по погоде считались для пленных на базах излишеством. К тому же люди, которым месяцами не удаётся по-настоящему поспать, значительно хуже соображают. А мозги для такой работы не нужны.

Выработка при пике Шимшиарве — одна из высокогорных. Первое время Ольше всё время казалось, что она задыхается, тонет, падает куда-то под оглушительный шум в ушах…

— Чего поверенного не дождалась? Танги ушли, приехали бы ребята, почта, документы, транспорт…

Ольша ответила то же, что и служивому при рубеже:

— Долго.

И безразлично пожала плечами.

Глава 8

После этого сыграли ещё несколько конов, и один из них Ольша даже неожиданно выиграла, из-за чего немедленно заподозрила Брента в жалости и саботаже.

— Затупил, — скривился он в ответ на недоумение.

И в следующем же коне разнёс её в пух и прах.

Остановки поезд делал раз в два с половиной часа, на десять минут, за которые дежурные обходили все фургоны, а желающие могли посетить один из окрестных кустов. Обедали на ходу: Ольша собиралась употребить припасённую с утра булку, но Брент выставил на пол фургона завёрнутый в бумагу кружок колбасы, яблоки и целую пирожочную бригаду: круглые с печёнкой, длинные с зеленью, треугольные с картошкой. Так, по крайней мере, объявил сам Брент. На деле все пирожки были подозрительно похожи между собой, из-за чего перешли в общую категорию «с сюрпризом».

Первый кружок колбасы Ольша легонько подцепила пальцами, когда Брент выглянул наружу, и сразу же сунула в рот. Второй и третий украла вместе, когда он отвлёкся на недоумённое разглядывание пирожков. Четвёртый втихаря прибрала в ладонь, пока мужчина, прижмурившись, вгрызался в яблоко. Пятый…

На пятом она поймала его взгляд. Дёрнулась, уронила колбасный кружок на бумагу, больно вцепилась ногтями в собственное предплечье, давя в себе то ли вскрик, то ли бессмысленные оправдания. Живот скрутило, сжало, провернуло, до тошноты и рези в глазах. Воздух застрял в горле, в голове будто ударили в колокол, так, что всё затряслось, загудело, и вот-вот ударят ещё раз, и кровь…

Отпустило почти мгновенно, будто неожиданный страх прошёл через неё насквозь, не задерживаясь. Ольша сглотнула и стиснула зубы.

А вообще-то, он обещал! А вообще-то, в контракте написано про питание! А вообще-то, жадничать — стыдно, и уж зажмотить колбасу для женщины, которую хочешь затащить в койку — низко по всем меркам! А вообще-то, он мог бы и сам предложить, и…

Ольша вздёрнула подбородок и, уняв дрожь, подняла упавший кусок и картинно положила его в рот.

Брент откровенно смеялся, хорошо хоть не вслух. Ольша мстительно выбрала самый красивый пирожок, румяный и ровненький, и с удивлением обнаружила у него внутри повидло.

❖❖❖

К неприятным темам Брент вернулся, когда за стенками фургона начал собираться сумрак, а Ольша освоилась с клабором и стала-таки осмысленно торговаться за козыри. Ей даже удалось выиграть два кона подряд, и этот самый момент Брент выбрал, чтобы спросить:

— Ты поэтому хрипишь?

— Поэтому?

— Из-за депрентила.

Она пожала плечами, рассеянно куснула губу. Говорить она предпочитала насколько возможно кратко, а лучше и вовсе отмалчиваться. Голос слушался плохо, и Ольша действительно то сипела, то хрипела, а иногда и вовсе между словами появлялся странный глухой присвист.

Когда это началось, она не помнила. Кажется, уже в плену, — но когда конкретно? Ольша провела на выработке десять месяцев, и они слились для неё в одну неясную картинку, дрожащую и неверную, как воздух в полуденный зной. Сон смешивался с явью, боль с тёплым онемением в замерзающих пальцах, страх с фантастичным ожиданием чего-то прекрасного, а реальное — с выдуманным.

Собственная память казалась Ольше перетёртым супом. Она неясно булькала, подкидывая жалящие кипятком образы, но всякая попытка выловить из неё что-то конкретное оборачивалась пустотой. А иногда круги на поверхности супа складывались в узоры, за которыми не стояло никакой правды.

Ольша помнила, как там, на выработке, она разрезала длинный цилиндр минерала на одинаковые пластинки-таблетки. Вдох — выдох теплом, белое пламя в руках, тонкое режущее лезвие. Нужно нажать как следует, чтобы «игла» вошла в камень, но не передержать, чтобы не повредить поверхность. Чёткое, аккуратное движение. Кто не может удерживать «иглу» достаточно долго, отправляется вниз, в прорубленные в породе ходы, и умирает там очень быстро. Но в Ольше достаточно силы, чтобы пожить ещё чуть-чуть.

Она работает, Лек сидит напротив, и они болтают обо всём подряд: о том, что старший Дош похож на жабу, о том, что вчерашняя овсянка была лучше любого клейстера, о том, как парни в учебке пугали девчонок «привидением». Лек знает тысячу похабных анекдотов, и Ольша краснеет и смеётся, и это греет лучше, чем сила.

Воспоминание очень чёткое, яркое. И, конечно, лживое. Потому что Лек был не огневик, а водник, и умер за несколько месяцев до этого.

— Я слышал, что дышать депрентиловой пылью вредно, — Брент, очевидно, не понимал намёков, как и не считал пожатие плечами ответом. — Как и любой пылью, но этой, вроде бы, особенно.

— Наверное.

— Наверное?

И Ольша — та самая Ольша, которая несколько часов назад затруднялась открыто взять пирожок и собиралась молча потерпеть, когда Брент решит отвлечься от скуки, запихивая в неё свой член, — вдруг взвилась.

— А я не уверена, — она улыбнулась так, будто с зубов капал яд. — Про пыль нам не рассказывали, обычно на выработке, знаешь ли, дохнут раньше, чем это станет важно! Может, пыль, может, не пыль, много разных других причин. Может, меня продуло! Или, думаешь, если ты огневик — то