— Это кольцо мой дед привёз из французского похода. Его носила бабушка, потом мать. Оно ваше… — он наконец, закончил набивать папиросу и шумно, словно не курил лет сто, затянулся.

Я готова поклясться, мне не удалось удержать лицо. Мир стал другим! Заиграл совершенно другими красками!

Среди бумажек от сигарет и крошек от табака моё кольцо… чужое. Ему место на мне, или хотя бы в моём кармане. Не смотреть на него – выше моих сил.

— Я… кажется, я не в себе, — зажав папиросу, он растёр лицо, — я куплю другое!

Мне в нос пахнула едким, отвратительно-горьким табачным дымом, когда он, не выпуская своё курево, этой же рукой потянулся за моим скарабеем, но я была быстрей, элементарно – ближе.

Моё!

Слепцов смотрел на меня, как на зверька – голову склонил набок, чуть прищурился. Что-то заподозрил?

— Мне очень нравится! Я никогда такого не видела, очень необычное…

И это необычное, примотать бы необычным, в этом времени, скотчем. От греха!

— Чертовщина какая-то, — он тряхнул головой и вспомнил, что курит – затянулся. — Оно недавно пропало. Екатерина Алексеевна его не носила никогда. Сколько себя помню, оно всегда было в отцовском сейфе, брат давно женат, он купил другое… я очень хотел, чтобы оно было у вас, но в прошлый раз, перед тем разговором, когда вы согласились… оно исчезло из сейфа. Мать не брала, брат – подавно. Прислуга… на Антонину не похоже. Я поздно спохватился, искать вора было бесполезно, Бог знает, как давно… а в тот вечер, когда я вас… когда вы меня… я выиграл его в карты. Глазам не поверил, когда увидел его на столе. Мой однополчанин… бывший однополчанин… он за бесценок его выкупил на Уделке… (1)

— Надо же…

Пауза затянулась.

— Вы… согласны?

— На что? — удивление во мне можно ложкой есть.

Господи, Боже мой! Ну конечно, я согласна!

Вася, я ваша навеки!

Только нормально пусть скажет. А то это… как по минному полю. Вдруг, я всё же недопоняла.

— Согласна, стать… моей женой?

— Подождите, Василий Александрович… кажется, мы с вами давно о том условились, лишь отложили дату… — и ресничками: хлоп-хлоп! Прелесть, какая… непонимашка.

Слепцов легонько скривил губы.

— Я прошу вас… хватит меня мучить. Я не знаю, не понимаю, что у вас на уме… либо вы великий тактик, и место вам в нашем штабе, либо… — он глянул остро, больно, — либо вы сущее дитя, тогда вам, больше чем мне нужен этот брак…

— А он вам нужен?

— Как воздух, чёрт побери! Потому что, когда вы ушли… когда вы послушались…

— Но вы сами попросили…

— Да от того ещё горше! Я сам, своими руками отрезал себе воздух! — он подорвался, яростно вдавил окурок в переполненную пепельницу, принялся расхаживать, чеканя шаг. — Мне давно пора признать, вы сделали меня своим слугой, своим рабом. Вся ли вы, или ваше тело… гадать нет смысла. Я должен признать и принять поражение…

— Знаете, Василий Александрович… звучит не очень романтично. Вы капитулируете. Но я с вами не сражалась. Я просто хотела быть с вами…

— Хотели?

— Хотела.

— А теперь?

Я мотнула головой, подбирая слова:

— Вы зовёте меня замуж с таким видом – краше в гроб кладут. Расписываетесь в своей беспомощности, в своём мне порабощении… Я, что привязанная хожу за вами, житья вам не даю… какая-то обоюдобольная любовь у нас выходит. Такое дурное чувство сперва разрушит нас вместе, потом додавит по-отдельности. Вам было плохо без меня? Мне было не лучше, поверьте, ничего подобного я не планировала, пока не оказалась в том месте…

— В каком?

— Видите? Вы бы даже не спросили!

— Но я думал…

— Вы зализывали свои раны, охаживали свою уязвлённую гордость! Не интересуясь, что могло произойти со мной.

Он снова закурил.

— То есть, — он шумно затянулся, медленно выпустил дым. Прищуренный взгляд – стало не по себе. — Мне нужно было найти вас, заставить вернуться?

— Вы ещё спрашиваете!

— И даже, если бы вы, после всего того, что я наговорил, воспротивились бы… не слушать вас?

— Да я никогда в жизни не стала бы возражать!

— Вот как… — он докурил в тишине, а потом: — одевайтесь!

— Что?

— Одевайтесь!

Вспотевшие ладони сами вцепились в стул.

— Что вы задумали?

— То, что должен был сделать сразу! Не слушать вас. Не пытаться понять эти ваши… самостоятельность. Не пытаться понять, всё равно бесполезно. Сделать то, что дОлжно. Fais се que dois, advienne que pourra! Как только вы стали моей!

— Ты меня пугаешь…

— Возможно мне следовало это сделать раньше. Вы хотите романтичности? – её не будет. Но я скажу вам, что будет: вы станете моей не только телом, но и по закону. Вы будете жить в моём доме, будете рядом со мной каждую минуту, потому что думать мне о том, где вашу прелестную… головку черти носят… вы станете моей рабой, как сделали своим меня. Я попрал собственную честь? Уничтожу и вашу. Тонина еда, после вашей, стала пресной, а дом… здесь появились призраки, не только старые, но и ваши. Здесь вы сидели, там ходили, здесь… — он сжал и разжал кулаки, словно сейчас прыгнет на стол, который буравит взглядом. — Вы сделаете что-то с этим пожирающим всё внутри голодом до вас, чтобы я наконец насытился… иначе, я сойду с ума… Что вы делаете…

Уделка – рынок в Спб рядом с железнодорожной платформой Удельная.

«Fais се que dois, advienne que pourra» – делай что должно и будь что будет.

21.05

Впитывая в себя эту его злость, ярость, я начала медленно расстёгивать пуговки на платье. Меня лихорадило, лицо не просто горит, пылает, от того, что разгорается внутри.

Не сказала ни слова, лишь смотрела. Сделала шаг вперёд, чтобы он меня лучше видел, и продолжала смотреть, на грудь, что вздымается от гнева, раздувающиеся крылья носа, плотно сжатые – нитка-губы.

Словно очнулся, потянулся к пуговкам своей рубашки.

Полуденное солнце светит блекло, но слепит, или это от собственной дури так хочется зажмуриться?

Я сделала ещё шаг навстречу – он отзеркалил