— Глафира Андреевна. — Он склонился к моей руке, и прикосновение обожгло, даже сквозь кожу его перчаток.

— Я безумно рад вас видеть, — мурлыкнул он, и низкие нотки в его голосе пробежались мурашками у меня по позвоночнику.

Я неловко клюнула его в висок, как было принято отвечать на поцелуй руки. Замерла, когда Стрельцов придержал меня за талию.

— Кир!

Мы отпрянули друг от друга, будто старшеклассники, застуканные завучем под лестницей. Варенька, выронив и ведра, и удочки, бежала к кузену. Чепец сбился с ее головы, болтаясь на завязках, но ей было все равно. Она повисла на шее кузена. Тот со смехом раскрутил ее вокруг себя.

Варенька взвизгнула.

— Отпусти, несносный!

Поставив кузину на землю, он посмотрел поверх ее головы. На меня. И на миг мне показалось, что это меня он хотел подхватить на руки и раскрутить, как девчонку.

И я бы хотела опираться на его плечи и визжать от восторга, чтобы потом…

Я неровно выдохнула, щеки и шею залила горячая волна.

Герасим с улыбкой увел коня.

— Кир, наконец-то!

Варенька схватила кузена за рукав, потащила к дому.

— Надеюсь, ты надолго?

Он рассмеялся, потрепал ее по макушке. Варенька фыркнула. Смутившись — похоже, графине не подобало терять шляпки — поправила чепец.

— К сожалению, нет. — Стрельцов обернулся ко мне. — День, может, два. В Больших Комарах сейчас очень много забот по моей части. Но я не мог не заехать проведать вас.

«Вас». Конечно, он говорил обо всех собравшихся в этом доме, и исключительно из вежливости. Но взгляд его — пристальный, жаркий — был устремлен на меня, и мне так хотелось поверить, что он действительно выехал затемно, чтобы проведать меня. Чтобы провести день-другой рядом со мной, прежде чем уехать.

— Пойдемте в дом, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Вы наверняка голодны. Я распоряжусь насчет завтрака для вас.

22

Вскоре мы сидели в гостиной. Стрельцов успел не только позавтракать, но и переодеться в свежий мундир. Исправник выглядел… человеком. Обычным… Нет, почему-то невероятно счастливым человеком, а не статуей командора. И каждый раз, когда его взгляд останавливался на мне — слишком часто, на мой вкус, — я опускала глаза, боясь, что он разглядит в них нечто большее, чем вежливую радость. Прочтет, что я до сих пор чувствовала его ладонь на своей талии там, где он коснулся ее.

Он поставил на стол сундучок, раскрыл его.

— Что там? — Варенька вытянула шею. — Подарки?

— Погоди, любопытная. — Стрельцов легонько щелкнул ее по носу. — Все узнаешь.

Он протянул генеральше увесистый том.

— Последняя лангедойльская новинка, которую осенью будут обсуждать во всех столичных салонах. Надеюсь, она вас развлечет и даст материал для переписки с подругами. А это, — он поставил на стол изящный бронзовый подсвечник, — чтобы читать было удобнее.

Генеральша просияла.

— Балуешь ты меня, граф.

Стрельцов улыбнулся и снова заглянул в сундучок.

— Варенька, раз уж ты решила заняться литературой… — Он выставил на стол письменный прибор из лазурита. Золотые прожилки засияли в солнечном луче. — Древние считали, что этот камень обостряет разум и помогает душе расти. Пусть поможет и тебе.

— Какая красота! — Варенька захлопала в ладоши.

Стрельцов положил перед ней толстую тетрадь в кожаном переплете.

— И вот еще. Для дневника или хозяйственных записей, а может, для твоей книги, решай сама.

— Кир, спасибо! — Она чмокнула кузена в щеку. — Это чудесно.

— Глафира Андреевна… — Он повернулся ко мне, и в глазах заплясали смешинки. — Учитывая вашу склонность встречать неприятеля топором, я решил, что эта игрушка будет полезнее веера.

«Игрушкой» оказался топорик. Небольшой, но вполне увесистый и достаточно острый, чтобы действительно встретить неприятеля во всеоружии.

— Надеюсь, что он вам не пригодится, но если вдруг какой-нибудь непрошеный гость снова полезет в дом — будет что в него метнуть, — сказал Стрельцов.

Когда я принимала подарок, наши пальцы соприкоснулись — всего на мгновение, но этого хватило, чтобы по нервам пробежал разряд тока. Пришлось приложить усилие, чтобы не отдернуть руку: это было бы невежливо. Зато с чистой совестью можно было не поднимать глаза, разглядывая золотистые арабески на обухе и по краям полотна топора. Надеюсь, это тоже пирит. Или латунь. Или сплав бронзы и олова. А не настоящая позолота.

— Под кровать положишь, когда сына захочешь, — подмигнула мне Марья Алексеевна.

В лицо словно плеснули кипятком. Я судорожно выдохнула. Стрельцов торопливо склонился над сундуком. Варенька, к счастью, ничего не поняла.

А вот это точно было настоящее золото. Точнее, золотое шитье на мундирном воротнике и обшлагах. Ослепнуть можно от блеска. Варенька ахнула. Марья Алексеевна едва заметно нахмурилась.

Подарок выглядел не просто дорогим — неприлично дорогим. Мало того, совершенно неуместным. Я не носила мундир, и среди моих знакомых такое украшение подошло бы лишь самому Стрельцову, да и то я не была в этом уверена. Слишком уж много золота. Разве что для какого-нибудь очень парадного мундира.

Это было странно и совершенно непонятно. Все остальное — даже топор для меня — подбиралось явно не впопыхах и чтобы порадовать. Значит, он полагал, что эта золотая амуниция порадует и меня, а я опять не понимаю чего-то совершенно очевидного для всех остальных.

Но все равно это было чересчур дорого.

— Кирилл Аркадьевич. — Я подняла на него серьезный взгляд. — Я тронута вашим вниманием. Но не могу принять настолько щедрый дар.

— Это просто подарок. Знак уважения. Он вас ни к чему не обязывает.

— Тем не менее я не могу это принять. Ваше уважение я ценю куда больше золота, и, надеюсь, вы не считаете, будто мое доброе отношение к вам нуждается в… материальном поощрении.

Во взгляде Стрельцова промелькнуло что-то похожее на растерянность. Он открыл рот, но Марья Алексеевна перебила его:

— Молодец, Глашенька. Граф, это уж чересчур. В столице, конечно, сейчас в порядке вещей, что барышни принимают совершенно новые детали мундира в подарок, чтобы спороть с них золотую канитель и продать