Интонация, с которой она сказала это, оказалась настолько выразительной, что у меня пересохли губы, а поднявшийся волной жар не имел со стыдом уже ничего общего.

— Но… — понимая, что выдаю себя с головой, я попыталась начать ещё раз.

Новая улыбка Ханны оказалась мягкой и понимающей.

— Если барон пошёл на то, чтобы привезти тебя сюда, значит, у тебя действительно серьёзные проблемы. Но они с этим разберутся. Быть может, перед тем поскандалят как следует. Или кто-нибудь кому-нибудь врежет, если я не услежу. Но ту стадию, на которой готовы были убить друг друга, они оба уже миновали. Я хотела сказать тебе об этом.

Озвучивая недопустимые, дикие, способные вызвать лишь недоверие вещи, она говорила спокойно и прямо и была абсолютно уверена в каждом своём слове.

Я всё-таки закрыла лицо ладонями, и сама не поняла, всхлипнула или рассмеялась, сгибаясь пополам.

Разумеется, невозможно было ожидать, что попавшим в беду они сочтут Монтейна. Он скорее умер бы, чем обратился за помощью к Кернам. Его визит сюда стал не просто унижением, а демонстрацией слабости, поэтому герцог пошутил насчет знакомства со мной, едва меня увидев.

А ещё он наверняка понял.

Увидел, почувствовал — не имело значения, как это называть.

Он наверняка уже знал, что именно со мной не так. Возможно, даже принял решение о том, что именно ответит Вильгельму, когда тот его попросит.

Станет ли он вообще этого ждать?

И если станет, то…

— Мелания? — Ханна позвала меня по имени совсем негромко.

В её голосе не было откровенной жалости или снисходительности, но слышалось то трогательное сочувствие, которое способен испытать лишь человек, по-настоящему понимающий. Переживший нечто подобное тому, что переживала я.

Я заставила себя вдохнуть и поднять лицо.

Так хотелось рассказать ей. Извиниться. Убедить её в том, что я правда не знала об истинной природе её отношений с герцогом Керном.

Если бы я могла хотя бы помыслить о том, как всё обстоит на самом деле, никогда не посмела бы…

— Прости, я…

Я не представляла, как можно сказать подобное.

Ханна же то ли поняла без слов, то ли просто не хотела позволить мне наделать глупостей.

Она встала и подошла ко мне, присела на подлокотник кресла и вдруг погладила меня по волосам.

— Иногда не стыдно плакать. Особенно если за тобой гонится какая-то жуткая тварь. А за тобой должна гнаться особенно страшная.

— Почему? — я подняла глаза и спросила, не подумав и не придумав ничего умнее.

Герцогиня улыбнулась мне снова, но теперь, увидев её так близко, я тоже начинала кое-что понимать.

Она знала не только о том, что значит бежать, не оглядываясь. Ей было ведомо, что такое — жить одним днём. Ловить каждый прекрасный момент отчаянно и жадно, потому что он, с большой долей вероятности, может стать последним. И смеяться над другими и над собой, чтобы даже самой себе не показать тот глубокий и стылый страх, что селился в душе от понимания собственной беспомощности.

Жаль, последнего я не умела.

— Потому что барон Монтейн не мрачный рыцарь из преданий и не тёмный ангел дорог. Он благородный, умный, сильный и потому очень одинокий человек, — Ханна снова поправила мои волосы, и улыбка постепенно сползла с её лица. — Если он сражается за тебя так отчаянно, значит, ты по-настоящему особенная. А проблемы всегда приходят по способностям.

За эту доброту негоже было платить той правдой, которую я не могла заставить себя произнести. Но кое-что предложить ей в ответ я всё же могла.

— Это он заставил трактирщика вернуть кинжал. Тогда.

Ханна хмыкнула и едва не засмеялась.

— Так я и думала. И Удо, по всей видимости, тоже. Мы это не обсуждали, но знаешь, как это бывает…

Я хотела сказать, что нет, но вовремя осеклась, потому что теперь и правда знала. Знала, каково это — чувствовать другого человека, понимать даже те его сомнения, которые невозможно облачить в слова.

Барон Монтейн считал себя трусом, потому что не сумел избавиться от такого излишества, как способность сострадать.

Когда только Ханна успела так хорошо разгадать его?..

— Кстати, где он? — она тем временем бросила взгляд по сторонам, как будто только сейчас заметила отсутствие Вильгельма. — Я думала, барона придётся выпроваживать, чтобы мы могли позавтракать вдвоём?

— Ты его не видела? — в один момент забыв обо всём остальном, едва не схватила её за руку. — Когда я проснулась, он уже ушёл.

Если Уил встретился с герцогом Удо наедине… Все мы знали, чем это закончилось в прошлый раз.

Однако Ханна только хмыкнула, не выражая при этом никакого беспокойства.

— Уверена, он не потеряется. Ты же понимаешь, ему может быть, нужно побыть одному.

Она напомнила о второй герцогине с таким тактом и таким уважением, что меня снова накрыло почти невыносимым стыдом.

Занимаясь с ним любовью ночью, о покойной Одетте я не думала тоже. А ведь это могло быть для него тяжело. Почти недопустимо.

Почему же он в таком случае меня не остановил? Побоялся обидеть?

— Он всё время подходил к окну вчера. Как будто что-то притягивало его взгляд.

Ханна нахмурилась, а потом встала и направилась к подоконнику.

У меня не было причин опасаться, что она поймёт, но я всё равно бросилась за ней следом.

Не зная меня, она готова была не просто помогать мне, а посвятить в очень личные вещи. Вроде волчьего клейма на своём теле. Слова Чёрного Барона и его доверия ко мне ей оказалось достаточно, чтобы сделать это. Возможно — даже осадить герцога, когда они остались вдвоём.

Любопытно, насколько иначе всё было бы, доведись ей узнать хотя бы половину правды. Десятую долю того, что знал обо мне Вильгельм.

Уперевшись ладонями о подоконник, Ханна высунулась наружу почти по пояс, медленно обвела взглядом окрестности, а потом прикусила губу и сделала шаг назад.

— Кажется, я знаю. Вон там, смотри.

Я всё же помедлила секунду, прежде чем выглянуть во двор. Как будто тот, кто гнался за мной в лесу, мог заметить меня и схватить. Как будто это значило бы выйти из надёжного убежища.

Там, куда указывала герцогиня, через луг тянулась дорога. Она вела к одного стоящему строению, которое я из-за ставшего ярче солнца рассмотреть в деталях не могла.

Поняв, что я смотрю в нужную сторону, Ханна обошла меня и присела на подоконник рядом, в точности на то же место, на котором я сидела вчера.

— Это семейная усыпальница Кернов.