Я не могла предположить, что когда-нибудь задумаюсь о подобном, поставлю себя вровень с той продажной женщиной.

Впрочем, я уже стала такой же, когда решилась продать свою невинность Удо Керну за саму эфемерную возможность заручиться его покровительством.

Едва ли Чёрный Барон не пробовал подобного.

Разумеется, не с боготворимой им Одеттой.

— Мел, — моё имя прозвучало сверху коротко и резко, как удар хлыста.

Он был слишком потрясён, чтобы пытаться меня остановить, а я зажмурилась для храбрости, погладила его колено и, сделав быстрый вдох, взялась за пояс.

Сочтёт ли он меня падшей после?

Отчего-то стало блаженно всё равно.

Не умея выразить словами всё, что хотела сказать ему, всё моё восхищением им и благодарность за то, как он поступился собственными чувствами ради моего спасения, я желала подарить ему хотя бы это. Заставить пересчитать все звёзды и пусть ненадолго, но обо всём забыть.

— Ты что творишь? — Монтейн всё же сжал волосы на моём затылке, не сильно, но так, что поднять голову мне всё же пришлось.

Глаза у него потемнели. То ли тень упала так удачно, то ли он и правда терял над собой контроль.

Сейчас меня устроили бы оба варианта.

— Не мешай, — мне удалось попросить его очень спокойно и мягко.

Я готова была и хотела попробовать нечто запредельное с ним, доверяя ему достаточно, чтобы решиться. Это он должен был понять.

И он понял.

Вильгельм медленно, словно нехотя, убрал руку, но взгляда не отвёл.

Ободрённая этим безмолвным разрешением, я неожиданно для себя ловко справилась с нехитрым узлом и потянула ткань вниз.

А потом замерла.

Я видела его обнажённым и, как мне казалось, почти перестала стесняться его. Вернее, вовсе не думала о том, что мне должно быть неловко.

Но теперь всё было по-другому.

Его в момент отвердевший член оказался прямо перед моим лицом, и щёки обожгло от стыда.

Неужели же я правда собиралась касаться его… там?

Барон меня не торопил, и спешить я не стала — постепенно привыкая к этому новому ощущению, обхватила его ладонью, провела вверх-вниз.

Кожа под моими пальцами оказалась такой тонкой и нежной, и дыхание Монтейна сбилось, а я почувствовала, как изнутри начинает подниматься мелкая щекотная дрожь.

Неожиданно для себя я нашла то, что видела, красивым. Выступившую каплю влаги. То, как обозначилась под этой тонкой кожей вена.

Вместо того чтобы испытать отвращение и превозмогать себя, я наслаждалась обжигающим и будоражащим теплом в груди.

Почему-то с Монтейном было не страшно даже это, и я склонилась ближе, медленно и осторожно, на пробу повторила путь своей ладони губами — легко-легко провела снизу вверх и обратно.

Он задохнулся. Вдохнул и замер, не сумел выдохнуть.

Сама не зная, чему вдруг улыбнулась, я быстро облизнула губы, а потом повторила этот полупоцелуй, но уже смелее.

Ещё можно было передумать. Достаточно было попросить прощения за свою самонадеянность и встать, он бы не стал настаивать или демонстрировать недовольство.

Эта даже не мысль, а уверенность вдохновляла не меньше, чем желание сделать ему по-настоящему приятно.

Ладонь барона снова опустилась на мой затылок, без нажима, но в качестве жеста поддержки, и я решилась зайти дальше, накрыла навершие губами, собрала влагу языком и застыла ненадолго.

Было неудобно. Стыдно.

И почему-то так хорошо, что голова начинала кружиться.

Необычный привкус, непристойно, развратно растянутые губы…

Это слово — «разврат» — ни разу не пришло мне на ум за время знакомства с ним.

Чего барон Монтейн не любил точно, так это грязи, и если сейчас он, убедившись в моей неопытности, не пытался оттолкнуть…

Я оборвала саму себя, потому что думать связно оказалось сложно.

Оказалось, что такая ласка способна порадовать не только мужчину — чуть ниже моего живота ощущался уже знакомый влажный жар. Он не хуже сорванного и частого дыхания Вильгельма толкал вперёд, и я приподнялась, сжала его бёдра крепче и попыталась пропустить его член глубже. Получалось с трудом.

Я отстранилась, задыхаясь и умирая от стыда уже не за то, что делала, а потому что слюны оказалось слишком много.

— Мелли.

Он позвал так тихо, горячо и нежно, что не поднять глаза оказалось невозможно.

Взгляд Монтейна был абсолютно бешеным. Мне даже почудилось то самое белое пламя, что играло в его ладони, но теперь — на дне зрачков.

— Не торопись. И ничего не бойся.

Кончики его пальцев скользнули по моему виску и щеке, спустились к подбородку, и я поняла, что теперь совершенно точно покраснела.

Он ничего об этом не сказал.

Не задал ни одного дурацкого и неуместного вопроса, не попытался отпустить скабрезную шуточку, но и отговорить больше не пытался.

Словно в самом деле понял, сколь многое я хотела выразить этим нехитрым, как выяснилось действием.

С ним — ничуть не унизительным.

— Расслабь горло. И скажи, если тебе неудобно.

О том, чем мы занимались, он говорил так же свободно, как об ужине или остановке в деревне, и это сбивало с толку и делало меня счастливой одновременно.

Как будто ничего предосудительного в этом у самом деле не было.

Не в силах ответить вслух, я просто кивнула, и Вильгельм убрал руку, чтобы мне не мешать, но не отвернулся.

Он хотел всё видеть.

От понимания этого в жар бросило ещё сильнее, и я поспешно скрутила волосы, перекинула их на бок, оправдываясь перед собой тем, что так мне будет удобнее. На деле же — для того, чтобы он мог смотреть. Терять мне всё равно было уже нечего.

Расслабиться получалось с трудом, и я прикрыла глаза, хотя под веками тоже пекло.

Взгляд барона обжигал лицо, его рука опять лежала на моём затылке.

Это походило одновременно на отпущение грехов и на близость настолько отчаянную, что её невозможно было бы описать словами.

Взять его глубже со второй попытки мне удалось почти легко.

Я остановилась, привыкая к ощущению тяжёлой и горячей плоти на языке, а Уил снова позвал меня по имени.

В том, как он произнёс это «Мел», было удивление и восторг, и почти что трепет.

Куда более искусных любовниц у него наверняка было множество. И едва ли ему приходилось кому-нибудь из них платить.

Неожиданно взбудораженная этой мыслью, я почувствовала себя увереннее и свободнее, и двинулась вверх, а потом обратно.

Несколько раз — отчаянно, неумело, сбиваясь, но потом в этом сам собой начал прослеживаться некий ритм.

Мышцы сейчас уж точно моего барона напряглись — он