Однако Вильгельм обращался именно ко мне, и я встала, приблизилась к нему на негнущихся ногах и села рядом.

Слишком больно было это слышать.

Почти невозможно — соотнести насмешливого герцога Удо с картиной, которую он описал.

— Если и так, это уже не имеет значения. Всё, что было до того момента, как ты снял своё проклятие, не считается. Даже если ты сделал всё это ради минутной забавы.

Я смотрела на его руки, невольно проследила за тем, как Вильгельм сделал ещё один глоток, а потом перевёл взгляд на небо за окном.

— Ты знаешь, кто такая Ханна?

— Я слышала разное, — сидеть стало неудобно, подол соскальзывал, и я поёрзала, забираясь на подоконник глубже.

— Это всё правда, — Монтейн повернулся ко мне и переложил ногу так, чтобы его колено оказалось прижато к моему. — Убийца, разбойница. На дороге её называли Чокнутой и боялись как огня. Наблюдать его в таком обществе в том трактире было… забавно.

В горле пересохло, и я, не перебивая, потянулась к его бокалу.

Вильгельм отдал, но за вторым не встал.

— Он был почти таким же, как я запомнил. Растерянным, злым. Вдобавок ещё и нищим. Но ему было зачем жить. Я сделал так, чтобы каждая отобранная жизнь, каждое причинённое другим страдание стоили ему огромной боли. И ему было плевать на это. К тому моменту, когда мы встретились, он уже убил за неё.

Я осторожно, чтобы случайно не разбить, поставила бокал между нами, но не решилась отвести от него взгляд.

— Он наконец тебя понял.

— Или я увидел себя со стороны, — Монтейн взял его и поднял, разглядывая остатки вина. — При нём был фамильный кинжал. Родовая реликвия. Должно быть, Бруно заставил взять, опасаясь, что он ненароком забудет о том, кто он на самом деле есть. И он отдал этот кинжал тому борову, хозяину трактира. Просто за ночлег. Как ты понимаешь, комнату им выделили самую дерьмовую.

Его голос звучал странно, словно он сам почти спал, и я спросила просто для того, чтобы сказать хоть что-то:

— Ты говорил, что много думал в ту ночь.

Вильгельм почти улыбнулся и облизнул губы.

— Я навестил трактирщика в ту ночь. Во сне. Сказал ему, что нехорошо наживаться на беде и брать чужое. Увидев меня наяву на рассвете, он знатно испугался. И вернул кинжал.

Он, наконец, встретился со мной глазами, посмотрел всё также спокойно, полувопросительно, не спрашивая вслух, но оставляя за мной право осудить его за сделанное так же, как сам недавно осудил меня.

Забыв про бокал, я встала, чтобы приблизиться к нему вплотную, стиснуть плечо до боли и прислониться лбом к его лбу.

— Давай уедем. Прямо сейчас заберём лошадей и уедем. Тебе ведь тяжело его видеть, невозможно о чём-то просить. Я придумаю что-нибудь другое. Керны не единственные на свете, должен найтись кто-то…

Я говорила и почти не слышала себя, почти умоляла его, не зная, как ещё исправить то, что невольно натворила.

Монтейн поставил бокал с глухим звоном и привлёк меня ближе, одной рукой обхватив за талию, а другой удержав за затылок, чтобы не смогла отвернуться.

— Прямо сейчас ты ляжешь спать. И не будешь ни о чём беспокоиться.

Глава 19

Несмотря на ставший очевидным голод, я не смогла проглотить ни кусочка и, конечно же, не собиралась засыпа́ть.

Однако заставивший меня прилечь хотя бы на широкий обитый атла́сом диван Монтейн устроился рядом, обнял со спины, и в его руках я провалилась в сон мгновенно.

Ни жидкий чёрный туман, ни Чёрный человек меня предсказуемо не тревожили, но сон этот всё равно был зыбким, как трясина.

Забыв бояться за себя, теперь я боялась за своего барона.

Боялась, что он не выдержит всего этого.

Боялась того, как герцог Керн может себя повести. Сейчас, когда сделавший с ним столько страшных для него вещей Монтейн оказался фактически в его власти…

Ни один из этих страхов я не решилась бы перевести в конкретную законченную мысль, и всё же проснулась я с мокрыми ресницами, потому что вспомнила имя.

Приподнявшись на диване, я попыталась найти Монтейна взглядом и предсказуемо обнаружила его на всё том же подоконнике.

Он больше не пил, но смотрел на улицу так, словно за окном было нечто очень важное для него. Или он кого-нибудь ждал.

Не зная, как именно, да и должна ли вообще окликать его, я встала и расправила порядком измятый подол, чтобы подойти и без спроса снова сесть с ним рядом.

— Ты назвал её Дета. Одетта, так звали покойную дочь графа Лэйна, если я не ошибаюсь.

Я не спрашивала напрямую, но всё равно оставляла за ним право не отвечать.

Нищий барон и младшая дочь правителя богатых и плодородных земель — такие истории были хороши разве что в сказке, и мне всегда казалось, что они не могут случаться на самом деле.

Вильгельм же посмотрел на меня с нечитаемой полуулыбкой, как будто готовился к удару и заранее меня в нём не винил.

А, впрочем, того, что мы теперь знали друг о друге, любому по-настоящему хорошему человеку хватило бы, чтобы никогда не пода́ть нам обоим руки.

— Мы с графом встретились в прошлом году, когда я приезжал домой. Случайно. Как оказалось, в силе духа Его сиятельство уступает герцогу Удо многократно. Он так и не смог посмотреть мне в глаза.

В его голосе не было ни едкой насмешки, ни снисходительности. Лишь печальная ирония.

Я же продолжала разглядывать его сложенные на подогнутом колене руки.

— Он знает?..

Мне было так страшно спрашивать, как будто это я унизила его и отобрала дорогого ему человека, но барон с присущим ему тактом моментально пришёл мне на помощь:

— О том, что я сделал с Керном? Или о том, кем я стал? Первое вряд ли, о втором, я думаю, наслышан.

Он встал и направился к столику, я же осталась сидеть, глядя в небо и стараясь дышать ровно.

Теперь я понимала, почему Вильгельм так странно отреагировал, услышав о моём происхождении.

Дура, дура, дура! Непроходимая дура…

Вильгельм вернулся, поставил между нами тарелку с сыром и хлебом.

— Граф Лэйн — суровый и властолюбивый человек. Очень упрямый, к тому же. И не лишённый прагматизма. В Удо его не смутили ни отвратительная репутация, ни подозрительно раннее вдовство в первом браке. Думаю, если бы герцог Бруно не скрывал своё происхождение так долго, граф всеми правдами и