— Ты безумная! — взвизгнул он. — Земля как камень! Ничего не вырастет! Зима! Скверна!

— Веди! — рявкнула я так, что половник на столе звякнул.

Казимир что-то пробурчал про «сумасшедших баб», но посеменил к боковой двери.

Мы вышли на задний двор. Здесь ветер был тише, закрытый стенами дома, но мороз кусался еще злее. Снег лежал ровным белым полотном, скрывая под собой мертвую землю.

Я прошла несколько шагов, проваливаясь в сугробы. Остановилась у стены, где, судя по всему, когда-то была клумба.

— Здесь, — решила я.

Я упала на колени прямо в снег. Начала разгребать его голыми руками. Перчатки я сдернула — они мешали чувствовать землю.

Снег обжигал. Пальцы покраснели, потом побелели. Но я копала, пока не добралась до черной, промерзшей до звона почвы. Она была твердой, как гранит.

— Ну же, — прошептала я. — Прими их. Пожалуйста.

Я попыталась разрыхлить землю ногтями. Бесполезно.

Тогда я схватила острый камень, валявшийся рядом, и с силой ударила им по грунту. Камень соскочил и острым краем прошелся по моему запястью.

Кровь брызнула горячими алыми каплями.

Она упала на черную землю.

И зашипела.

Не как вода на сковороде, а как... как удобрение. Земля жадно впитала мою кровь. И в то же мгновение ледяная корка треснула. От места падения капель пошел пар.

Я задохнулась от неожиданности.

Не теряя ни секунды, я вдавила три косточки в эту маленькую проталину.

— Растите, — приказала я им. Я вложила в это слово все: свою боль, свою обиду, свое желание жить, свою тоску по дому. — Растите назло этому холоду. Назло Рэйвену. Назло всему миру.

Я прикрыла их землей и снегом.

Ничего не произошло.

Ветер продолжал выть. Казимир стоял на крыльце, обхватив себя лапами, и смотрел на меня как на покойницу.

— Пойдем, хозяйка, — позвал он тихо. — Замерзнешь совсем.

Я поднялась с колен. Руки были в крови и грязи. Меня трясло так, что зубы клацали.

Чудес не бывает, Алиса. Ты просто посадила косточки в вечную мерзлоту. Ты просто...

Я развернулась и побрела к дому, чувствуя, как силы покидают меня. Казимир открыл дверь, пропуская меня в затхлое, но все же укрытие.

Я не знала, что за моей спиной, там, под слоем снега и земли, политой кровью иномирянки, три маленьких сердца начали биться в унисон с сердцем умирающего мира. И тонкая, нежно-зеленая искра пробежала по корням, уходя глубоко-глубоко, к спящему источнику.

Я вошла в дом и закрыла дверь. Ночь в Черном Утесе только начиналась. И это была самая длинная ночь в моей жизни.

Глава 2

Я сидела на колченогом табурете посреди кухни, обхватив себя руками за плечи, и смотрела, как изо рта вырываются облачка пара. Одно, второе, третье. Они поднимались к закопченному потолку и растворялись в темноте, словно души, покидающие тело.

Холод был везде. Он проникал сквозь подошвы тонких сапог, поднимался по лодыжкам, впивался ледяными иглами в колени. Он касался шеи, заставляя волоски вставать дыбом. Казалось, сам воздух здесь состоял из мелкой стеклянной крошки.

— Холодно... — донеслось из кучи тряпья в углу.

Куча зашевелилась. Из нее показался длинный нос, похожий на сморщенный корнеплод, и два желтых глаза, полных вселенской скорби.

— Холодно, говорю, — повторил Казимир с упреком, словно это я лично выключила отопление во всем мире. — Смерть идет. Сначала пальцы посинеют, потом нос отвалится. У меня уже хвост инеем покрылся.

— У тебя нет хвоста, Казимир, — сказала я, стуча зубами. Звук получился громким, как кастаньеты.

— Был! — возмутился домовой, высовывая когтистую лапу из-под драного одеяла. — В лучшие времена был! Роскошный, пушистый! А теперь отмерз. И уши отмерзнут. И ты отмерзнешь, хозяйка. Станешь красивой ледяной статуей. Рэйвен приедет весной, поставит тебя в саду и будет воронам показывать.

Я резко встала. Табурет скрипнул, эхо метнулось по пустой кухне.

— Никто никого показывать не будет. Хватит ныть.

Я подошла к двери, ведущей в пристройку. Казимир утверждал, что это дровяник. Если там есть хоть щепка, я заставлю её гореть. Я агроном, я умею обращаться с природой, даже если она мертвая.

— Куда ты? — пискнул домовой. — Там крысы! Там темно!

— Там дрова, — отрезала я. — Или ты хочешь замерзнуть гордым и хвостатым?

Дверь в пристройку примерзла. Я налегла на неё плечом. Раз, два. Бесполезно. Петли схватило льдом намертво. Ярость — горячая, злая — плеснула в кровь. Ах так? Ты думаешь, я сдамся перед куском дерева?

Я отошла на шаг и ударила ногой. Вложила в этот удар всё: обиду на мужа, злость на Мариссу, страх перед будущим.

Дверь с треском распахнулась, ударившись о стену. С потолка посыпалась труха и снежная пыль.

Я шагнула внутрь, подняв над головой огниво. Слабый огонек выхватил из мрака груды... мусора.

Это нельзя было назвать дровами. Это было кладбище деревьев. Поленья лежали здесь десятилетиями. Крыша дровяника давно прохудилась, и снег, тая и замерзая годами, превратил дерево в губку.

Я подошла к ближайшей поленнице, протянула руку и взяла полено.

Оно рассыпалось в моих пальцах.

Влажная, гнилая труха, пахнущая плесенью и грибницей. Я сжала кулак, чувствуя, как из «дров» сочится ледяная вода.

— Проклятье... — выдохнула я.

Я перебирала поленья одно за другим. Гниль. Труха. Лед. Мох. Здесь нечему было гореть. Это было топливо для отчаяния, а не для камина.

Слезы, горячие и злые, подступили к горлу. Я швырнула кусок гнилушки в стену. Он шлепнулся с мокрым звуком, оставив грязное пятно.

«Спокойно, Алиса. Думай. Ты в мире магии. Но магии у тебя нет. У тебя есть физика и химия».

Я начала рыскать по углам, как ищейка. Старые ящики? Сгнили. Сломанная телега? Сгнила.

И тут мой взгляд упал на дальний угол, где под слоем паутины стояли остатки старой мебели. Стулья. Обычные деревянные стулья, сваленные в кучу, как трупы после битвы. Они выглядели суше. Лакированное дерево сопротивлялось влаге лучше, чем сырые поленья.

— Простите, предки, — пробормотала я, хватая первый стул за резную ножку. — Но ваша задница уже не замерзнет, а моя — вполне.

Я потащила добычу на кухню. Стул цеплялся ножками за порог, словно не хотел идти на эшафот.

Казимир выглянул из своего укрытия.

— Это же стул прадеда Арчибальда! — ахнул он. — На нем сидел