— Телиана, я никогда не понимал… — голос его дрогнул, и в нём появились нотки, которых я не слышала уже много лет. — Я смеялся над твоей неловкостью, раздражался из-за разбитых ваз, из-за того, что ты падала в самые неподходящие моменты…

В его словах звучало искреннее раскаяние — не показное, не для галочки, а настоящее, идущее из глубины души:

— Я никогда не ценил, что ты делала для меня.

— Ты не знал, — ответила я тихо, словно оправдывая его перед самой собой.

Вообще, я долго думала над этим вопросом и решила, что сама хороша. Как можно так себя не любить, чтобы все-все, наследство, годы и даже собственную удачу вложить в этого… мужчину. А самой остаться с голым задом. Да уж. Но ничего, я это исправлю. Уже начала.

— Нет! — резко возразил он, и я вздрогнула от неожиданности. — Я должен был видеть. Должен был чувствовать. Двадцать пять лет ты отдавала мне часть себя, а я только критиковал тебя за оставшееся.

Молния полоснула небо, на секунду превратив мир в чёрно-белую картину. В этом призрачном свете Анмир выглядел постаревшим — словно месяцы жизни в сарае прибавили ему целое десятилетие. А я… я просто стояла и удивлялась тому, что этот человек, который годами не замечал ничего, кроме собственного величия, вдруг заговорил со мной как… как с человеком.

— Этот дождь когда-нибудь закончится? — спросила я, отчаянно желая сменить тему.

Мне не хватало сил на такой разговор, на такие откровения. Слишком много лет я прятала боль, слишком привычно стало нести это бремя в одиночестве.

— Возможно, не скоро, — ответил Анмир, и в голосе его прозвучало понимание моего желания отступить. — Природа, как и люди, иногда должна выплеснуть накопившееся.

Мы снова замолчали, но эта тишина была другой. Не колючей, не наполненной взаимными упрёками, а задумчивой — тишиной людей, которые вдруг увидели друг друга новыми глазами.

Мы стояли под этим крошечным навесом, слушая, как постепенно стихает буря. Дождь ослабевал, превращаясь из сплошной стены воды в отдельные капли. Анмир заметил это первым.

— Кажется, можно идти, — сказал он, но не двигался с места.

— Твой сарай разрушен, помнишь? — напомнила я, глядя на то, что осталось от его жилища.

От некогда гордого сооружения остались только стены да груда досок, которые когда-то были крышей.

— Я могу переночевать в конюшне, — ответил он с достоинством человека, который предпочтёт спать на сене, но не попросит о помощи.

Я долго смотрела на него — на этого гордого, упрямого дракона, который даже оставшись без крова, не мог просто попросить убежища. И вдруг поняла: а ведь он ни разу не жаловался, не требовал лучшего жилья, не напоминал о своём прежнем статусе. Просто жил в сарае и работал. Что ему, между прочим, давалось трудно.

— В людской есть свободная комната, — сказала я наконец. — Это лучше, чем сено.

— Спасибо.

Простое слово, но оно прозвучало непривычно искренне из уст человека, который раньше принимал всё как должное. Мы вышли из-под навеса и направились к дому — всё ещё держась на расстоянии, но уже без той явной вражды, что разделяла нас последние месяцы. Гроза отступала, оставляя после себя свежий воздух и тихие капли, падающие с листьев. Да, эта гроза определённо изменила всё в нашем “Шишковом раю”. И, кажется, к лучшему.

А в амбаре в это время происходило своё маленькое откровение.

— Значит, всё, что происходит с “Шишковым раем”… это магия? — Эйлани смотрела на Илирана широко распахнутыми глазами, словно только что узнала, что живёт в сказке.

— Нет, не только, — покачал головой Илиран, собирая с пола разлетевшиеся чертежи. — Мать действительно талантлива в создании рецептов. Я действительно умею конструировать механизмы.

— А я действительно хороша в маркетинге и бизнес-планировании, — добавила Эйлани с улыбкой, в которой смешались облегчение и самоирония.

— Дар только усиливает то, что уже существует, — объяснил Илиран, аккуратно разглаживая промокший лист с чертежом змеевика. — Он не создаёт что-то из ничего.

Эйлани задумчиво наклонила голову, изучая его лицо в мерцающем свете лампы:

— Но почему ты рассказал мне? Это же семейная тайна.

Илиран замер, держа в руках чертёж, и на мгновение в амбаре стало слышно только барабанящий по крыше дождь — уже не такой яростный, как раньше.

— Потому что… — он запнулся, потом решительно поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза. — Потому что я не хочу секретов между нами. Потому что ты мне нравишься. Очень.

Последние слова он произнёс почти шёпотом, но в тишине амбара они прозвучали громче грома.

Их взгляды встретились и сцепились, как два магнита. Они смотрели друг на друга, не замечая, как постепенно стихает буря за окнами, как всё реже вспыхивают молнии, как дождь превращается из сплошной стены в отдельные капли.

Илиран медленно отложил чертежи и сделал шаг к ней. Эйлани не отступила. Расстояние между ними сократилось до нескольких дюймов, и теперь можно было считать каждую ресничку, видеть, как дрожат губы от волнения.

— Мне кажется, дверь уже можно открыть, — сказал Илиран осторожно, но руку протянул не к двери, а к Эйлани.

Их пальцы переплелись так естественно, словно они делали это всю жизнь.

— А мне кажется, что можно ещё немного подождать, — ответила Эйлани, крепче сжимая его руку и делая ещё один шаг навстречу.

И не отпускала его руку.

За окнами гроза окончательно утихала, но в амбаре между двумя молодыми людьми разгоралась совсем другая буря — тихая, тёплая и полная обещаний.

Раннее утро после грозы встретило наше поместье так, словно весь мир решил помыться и надеть праздничную одежду. Солнце робко проглядывало сквозь редеющие тучи, превращая каждую каплю росы в крошечный бриллиант, а воздух был настолько