Я стояла между двумя полюсами.

Один — тьма, которая знает меня. Знает мою боль, мою жажду мести, мою темную сторону. Он видит во мне не святую, не невинную, а женщину, которая может радоваться смерти. Он принимает меня. Слишком хорошо понимает. Его прикосновения — это боль, но она живая. Она настоящая. Это не маска. Это не игра. Это одержимость, но она — правда.

Другой — свет, который хочет меня исцелить. Хочет вылечить мои синяки, успокоить мою душу, показать, что мир может быть добрым. Он смотрит на меня как на человека. Как на ту, кого стоит беречь.

И вот в этом тёплом золотистом свете я впервые почувствовала себя… грязной.

Грязной от крови, от желания, от восхищения убийством Лизетты. Грязной от мыслей о том, как Убийца касается меня в темноте. Грязной оттого, что хочу, чтобы он вернулся.

Лиор лечит мою кожу, а я боюсь, что он увидит то, что под ней. То, что я стала. То, что я хочу.

Он заметил следы на моих запястьях.

— Браслеты? — усмехнулся он. — У моей матушки была дурная привычка постоянно крутить браслеты вокруг запястий, когда она думала о чем-то. А у вас, как и у нее, очень нежная кожа. Дайте сюда руку.

И я подала ее, словно спрашивая себя внутри, чем я заслужила этот выбор? Выбирая между тьмой и светом, я понимала, что мою душу рвет на части.

Да, я хочу быть любимой, светлой и нежной любовью, начинать утро с улыбки и целовать макушки детей. Я хочу быть образцовой женой, любящей и заботливой, нежной матерью. Гулять по саду рука в руке.

Когда Лиор сказал: «Дайте вторую руку», я протянула её. Медленно. Скрывая дрожь в пальцах.

Не потому что боялась боли.

А потому что боялась, что это затронет душу.

Если он сможет исцелить мою плоть… Что, если попробует исцелить моё сердце?

Что, если он скажет: «Ты не должна хотеть смерти. Ты не должна желать того, кто убивает ради тебя»?

И что, если я пойму, что он прав?

А что, если я не захочу возвращаться в тень?

Я чувствовала, как свет растекается по телу. Я чувствовала, как он делает меня мягче, человечнее, женственнее. Я чувствовала, как внутри меня что-то просыпается — не страсть, не одержимость, а нечто более древнее: желание быть любимой по-настоящему.

И это было страшнее любого ножа.

Потому что любовь требует отказаться от тьмы.

А тьма — это единственное, что когда-либо выбирало меня первой.

Мы закончили разбирать список. Чай давно остыл. Я не заметила, как прошли часы. Разговор с ним был… нормальным. Как будто я снова стала человеком, способным на обычные вещи. На долгие беседы. На совместные решения. И это было страшнее любой ночи с Убийцей, потому что предлагало не одержимость, а жизнь.

— Уже почти светает, — улыбнулась я, чувствуя такую усталость, что перед глазами все слегка расплывалось. — Наверное, нам пора расходиться…

Лиор взял список и усмехнулся, глядя на него.

— Вы — самый чистый и светлый человек, которого я когда-либо встречал, — заметил Лиор. — Особенно среди женщин.

Я удивленно посмотрела на него, а потом почувствовала себя неуютно. Я чувствовала, как внутри меня шевелится тьма, которую я тщательно скрываю. И от этого мне стало как-то неприятно.

— Это, наверное, потому, что вы редко бываете в высшем обществе. Оно способно испортить любую женщину, развратить ее душу богатством, интригами и властью, — усмехнулся Лиор.

Он взял меня за руку, а я смотрела на свою руку в его руке. Он предлагает мне свет. Залитое солнцем поместье, очаровательных детей, семейные ужины, чтение возле камина. Такое вот простое счастье, о котором я когда-то мечтала в ледяном браке. Теплое, как… как… носочки…

Сравнение с носочками заставило меня усмехнуться.

Неожиданно для меня Лиор приблизился и… обнял меня, прикасаясь к моим губам своими.

Я не хотела этого. Я не просила. Я не думала, что смогу… разрешить.

— Это вас ни к чему не обязывает, — прошептал он в мои губы. — Это важно для меня.

Он наклонился. Очень медленно. Как будто боялся, что даже шелест ткани разрушит этот момент. Его дыхание коснулось моей щеки — тихое, ровное, почти незаметное. Я не дышала. Я не могла. Я чувствовала, как мир сжимается, как пыль сходит с картин, как стены дома, в котором я жила десять лет, превращаются в пепел.

Его губы коснулись моих.

Это не было поцелуем.

Это было признанием.

Он не поглотил меня. Он не завладел. Он не требовал. Он просто… коснулся. Как будто я была самой редкой, самой хрупкой вещью на свете — как хрустальный шар, который можно разбить одним неверным движением.

Его губы были мягкими. Не ледяными. Не жестокими. Просто… теплыми. Теплыми, как тот золотистый свет, что исходил из его пальцев, когда он лечил мои ссадины. Теплыми, как голос, когда он сказал: «Вы слишком красивы. Я даже не ожидал». Теплыми, как тишина в библиотеке, когда книги встали на свои места, потому что я сказала «прошу».

Он не накладывал на меня свою волю. Он не требовал. Он просто… предлагал.

Когда он отстранился, его глаза были открыты. Они не смотрели на меня с ожиданием, не с расчетом, не с насмешкой. Они смотрели — с благодарностью.

Я не ответила. Я не могла. Я только почувствовала, как по щеке катится слеза. Не от страха. Не от боли. От того, что впервые за десять лет я почувствовала — надежду.

— Вы сейчас пытаетесь забыть Лизетту? - прошептала я, глядя ему в глаза. - Вы привыкли дарить любовь ей, и сейчас в вас столько нерастраченной любви, что вы просто не знаете, куда ее девать?

— Я поражаюсь вашей проницательности, - прошептал Лиор, опустив глаза. - Да, это так.

— Вы же не любите меня, -