Не станет просто так призрак матроса за живым ходить.

Ещё ярки в памяти картины из Кронштадта – минёры, роющие себе могилы, и генерал Адлерберг, насмехающийся над несчастными. Тот, который руководил судом, и видел, к чему приводит пропаганда и брожение среди людей, должен был убояться, или хотя бы задуматься, но вместо того лишь убедил сам себя и царя в невозможности переворота и всесилии самодержавия.

Василий был там, и, словно, помнил лицо этого солдата, хоть и не может быть такого.

Нерешительность и скованность как рукой сняло и уже не было здесь кавалера, не знавшего, как подступиться к понравившейся барышне. Одной рукой он обхватил девушку за талию, другой придержал за спину, подразумевая, что барышня и растеряться может от такого поворота, и прильнул к ней в поцелуе, разворачиваясь спиной к прохожему, закрывая и свою даму от него.

Тяжело отворилась дверь и, без сомнений, человек в сером пальто проник в дом.

Можно было окончить поцелуй и извиниться, Василий так бы и сделал, если бы как только схлынул азарт не понял вдруг, что она отвечает.

Поцелуй, что был прикрытием, неким механическим действом, вдруг стал пылким и бесконечно нежным. Она целовала его так, как могла бы целовать только любимого: с пылом, до последнего выдоха отдавая всю себя…

Он не смог противиться. Невозможно себе представить, чтобы прерваться, и не дай Бог, ещё и извиняться начать, объяснять ей, что поцелуй этот, прикрытие только.

Когда миллион лет прошло на земле, остались лишь они. Василий всё так же прижимал её к себе, касаясь губами её лба, чувствуя, как девушка тяжело дышит ему в шею.

— Снег пошёл… — зачем-то сказала она. А если бы не сказала, то он бы и не заметил. — Мне пора, да и вот здесь, вот так… — он опустил руки, переставая её удерживать. — До свидания, — последний взгляд уже не смеющихся голубых глаз, мокрая капля от снежинки на кончике маленького носа, и она сорвалась с места, скрываясь за дверью.

“До скорого свидания”, — сказал он про себя, ничуть не сомневаясь, скоро они вновь увидятся. Обязательно увидятся, и когда она станет смотреть на него без страха, он обязательно узнает, что делал этот ангел сегодня в потьмах, в доме, где квартируется американское посольство. Но не теперь, теперь нужно подождать, приручить, дать привыкнуть к себе.

Такими рождественскими подарками разбрасываться он не привык.

Перебежал дорогу, устраиваясь подальше от газового фонаря, но так, чтобы видеть сразу два входа – парадный и с Гороховой.

Ждать штабс-капитан Российской Императорской армии умел. Другим, в прежние дни, погоны не давали.

Он чертыхнулся, вылез из сугроба, в который угодил, задумавшись.

Сейчас, как никогда, Василий очень хотел ошибиться. Редкие прохожие торопились скорей попасть домой в Рождественский сочельник, или же привычно ускоряли шаг подле второго дома на Гороховой, где размещается градоначальство и арестное отделение. Народ русский сам не знает, кого больше боится – лихого человека, или жандарма. Но если он, Василий, окажется прав, то что же вынудило подпольщика не побояться, заявиться прямо к дому градоначальника, откуда только съехала охранка?

Что ж, посмотрим-поглядим.

Он даже не успел позу принять, как та же дверь распахнулась и из неё… выпорхнула его белокурая чаровница.

“Час от часу не легче” — сплюнул в сердцах.

И словно тело с разумом разделились: вбитые в подкорку инстинкты отказали и он, который должен был нынче стать тише того снега, что валит большими хлопьями, пошёл к девушке. Только когда она увидела его и заозиралась, он понял, как лопухнулся. Наблюдать требовалось! Мало ль, что она такая ладная и вся из себя… волшебная? Террористы и провокаторы и не такими умеют прикидываться.

— А что ты здесь… — начала она, как Василий схватил её с места и приставил к стене дома.

— Что за игры?

Ни одна здравомыслящая, и даже не очень барышня, в такой час одна гулять не отправится.

— Я… мне… у отца гость поздний, а мне в спальню мимо кабинета, а там дверь открыта, вот я и…

— Забоялась.

— Забоялась, — вздохнула она и, наконец, подняла на него глаза. — Пустите же.

И он только хотел послушаться, как дверь приокрылась и недавно вошедший, так заинтересовавший Василия человек, вышел вон.

Тревожно оглянулся, взгляд его задержался на втором доме и пошёл прочь, поправив воротник.

Призрак матроса проследовал за ним.

— Позже. Возвращайтесь в дом, — отдал распоряжение штабс-капитан и последовал за подозрительным субъектом, держась в некотором отдалении.

— Что вы задумали? — шуршащий шёпот, перекрывающий, впрочем, шум набирающейся вьюги, раздался сзади, когда мужчина сделал первые шаги.

Он развернулся слишком резко, но то от неожиданности лишь. Хоть это и было лишним: Василий прекрасно понял, кто именно увязался за ним.

Следовало вернуться, всыпать, явно непоротой в детстве девице, и всё же загнать её в дом, да дверь подпереть. И план хороший, и действенный, особенно по части “всыпать”, но… время!

— Вернитесь домой!

— А вы? Вы, явно, следите за тем человеком. Зачем?

Он задержался лишь чуть, давая ей настигнуть его, поровняться. Господи, что же он делает?...

— Возвращайтесь домой…

— Нет.

Вот уж такой решительности он от неё не ожидал. Посмотрел внимательнее на посерьёзневшую красавицу.

— Вернитесь домой, я позже…

— Одна? — её глаза открылись широко-широко, ресницы затрепетали. — Далеко ведь… как же я одна…

Чёрт побери! Ведь правда!

— В таком случае, — он взял её руку и просунул под свой локоть, — поможете мне с маскировкой, парочку будем изображать, — и вновь она удивила: вместо того, чтобы запротестовать, оскорбиться, да или просто, наконец, удивиться! Она прильнула к нему ещё ближе, да так естественно, будто сотни раз так делала.

Нехорошие мысли, что гуляла она вот так, и не раз, штабс-капитан погнал прочь. Не бывает таких глаз у распущенных девиц.

— Кто этот человек?

— Я не знаю.

— Почему мы его преследуем?

— Наблюдаем, — поправил он её.

— Почему мы за ним наблюдаем?

Он подавил вздох:

— Я не знаю. Моя очередь спрашивать: как вы очутились в доме американцев?