Я сжала зубы так крепко, что виски заныли.

— Отпусти, — выдавила я. Только хрип. Только боль, застывшая в горле.

Голос мой дрожал не от слабости — от борьбы.

От того, что внутри меня всё сжималось и рвалось: одна часть тела рванула назад — к нему, к теплу, к жизни. Другая — вперёд, к свободе, к покою, к тишине, где не надо больше бояться разоблачений и мужа.

Он не отпустил.

— Нет, — сказал он. Просто. Без угрозы. Без просьбы.

Как будто это слово — не отказ. А приговор. Мой. Его. Наш.

— Я кому сказала? — вырвалось у меня хрипло, почти с клокочущей яростью.

Глаза защипало — не от слёз. От злости на саму себя. На то, что я всё ещё чувствую, как по коже бежит огонь от его прикосновения. Как под ладонями его рук напрягается живот. Как сердце стучит не «беги», а «останься».

— Нет… — повторил он. Только сейчас я услышала — в этом «нет» не было власти. Был страх и мольба.

Я резко вдохнула. Мотнула головой, будто могла сбросить не только его руки, но и всё — запах его кожи, тепло его дыхания, память о его губах на моей шее.

Подняла глаза к роскошному потолку — к алебастровым завиткам, к золотой люстре, к драконам, которые смотрели сверху с безразличием богов.

— Может, хватит этих игр? А? — выдохнула я, и голос мой дрогнул, треснул на половине предложения, будто стекло под ударом. — Мы — взрослые люди, Эллинер. Я не ребёнок, чтобы устраивать спектакли «хочу — не хочу», «целую — не прощаю». У меня нет сил. У меня нет желания. У меня… уже нет ничего.

Он молчал.

Только руки — сжались чуть крепче. Как будто пытаясь удержать то, что уже утекает сквозь пальцы.

— Прекрати этот театр, Эллинер Моравиа! — вырвалось у меня со всей яростью, накопившейся за эти дни, за эту ночь, за всё, что было между нами. — Оставь его для своих людей! Я не твоя очередная игрушка, которую надо сначала сломать, потом собрать, чтобы снова разломать! Я просто хочу… просто хочу тишины. Покоя. Безопасности. Не твоей страсти. Не твоих обещаний.

Я рванула вперёд — резко, отчаянно. Но его руки — как цепи.

Я попыталась пальцами разжать пальцы на своей талии — впилась ногтями в его костяшки, как будто могла вырваться силой. Но не могла. И это бессилие — хуже боли. Хуже унижения. Оно напомнило мне ту ночь у камина:

«Дёрнешься — убью».

Глава 56

— Я дам тебе безопасность, — наконец сказал он. Голос — почти мольба.

— Я же сказала! — выкрикнула я, и в голосе прорезался истерический смех. — Побереги это для очередной шледи! Я уверена, ей это понравится! Ей понравится, что ты называешь её «моя», целуешь так, будто не жил до неё, обещаешь всё — и забываешь за час!

Я выдохнула — рвано, больно.

— А я… Я не хочу быть твоей. Ни на час. Ни на ночь. Ни даже на поцелуй.

Он молчал.

Но руки не разжимались.

А внутри меня всё горело: не от желания. От боли, которую он не осознаёт, но создаёт.

— Отпусти меня, — прошептала я уже почти без звука. — Пожалуйста…

И в этот миг его губы коснулись моей шеи.

Не страстно. Не жадно.

А с такой болью, что я почувствовала, как дрожит его челюсть. Как он сдерживается. Как он сам — на грани.

— Я не знаю, как тебя отпустить, — прошептал он.

— Просто разжать пальцы, — произнесла я, понимая, что сдаюсь.

— Не разжимаются, — услышала я голос в своих волосах.

Я закрыла глаза.

И впервые за всё это время захотела повернуться.

Положить ладонь ему на щеку. Сказать: «Я всё понимаю. Но и ты меня пойми. Я не хочу быть очередной шледи. Домашней шледи, которую можно использовать за неимением других или заполнять ею перерывы…».

Но не сделала этого.

Потому что в моём кармане — гвоздь.

А в его мире — слишком много лжи, чтобы верить в чудо.

Время шло.

Стрелки часов двигались, а я нет.

— Ну, — произнесла я, нарушив тишину. — И долго мы так стоять будем?

— Хоть до вечера, — услышала я голос. — Не знаю, как ты, но я на сегодня совершенно свободен.

Вот что с ним делать?

Я захныкала, но меня прижали еще крепче, словно пытаясь вдавить в себе.

Через десять минут мне стало смешно.

Просто смешно.

А через двадцать я закусила губу, чувствуя, как слезы текут по щекам.

— Ну хорошо, — прошептала я. — Допустим, я останусь… И что? Что тебе с этого? Очередная победа? Генерала не бросают? Это он бросает всех?

— Прекрати так говорить, — услышала я шепот.

— Ты понимаешь, как это глупо? — прошептала я уставшим голосом.

— Понимаю.

— И продолжаешь!

— И продолжу, — послышался вздох.

— Давай не будем доводить до абсурда…

— Давай.

Мы стояли, а я думала, уехала ли карета? Или все еще ждет?

— Там ваш отец хочет с вами поговорить, — послышался голос дворецкого.

— Пусть пока просто хочет, — услышала я голос. — Я занят.

— Вам принести сюда чай? — спросил мистер Герберн.

— Лучше сходи и проверь, уехала ли карета? — приказал генерал.

Я вздохнула.

Дворецкий спустился вниз, подошел к окну и выглянул.

— Кажется, да, — ответил он.

И я только сейчас почувствовала, как его руки наконец-то разжались.

Я осторожно сняла его руку с себя, повернулась, чтобы посмотреть в его глаза.

— Герберн. Будь так любезен. Съезди за зельем от ран и воспалений. Возьми несколько, — приказал генерал, а дворецкий поклонился.

— Будем лечить твое бедное ухо, — услышала я вздох.

Глава 57

Я сидела в кресле у окна — в том самом, что стояло в гостиной генерала, будто специально для меня. Мягкое, обитое бархатом, с высокой спинкой, откуда видно и улицу, и зал, и дверь в кабинет.

И грызла себя за то, что у меня не хватило духу просто взять и уйти.

Но в то же время сердце радостно скакало внутри, как лошадка, и