И она не сломалась.

Она выжила. Нашла заброшенный, проклятый клочок земли и превратила его в источник силы. Она дала отпор врагам. Она пришла и спасла меня, своего тюремщика, своего мучителя.

Ледяная броня моего гнева, моего раздражения, моей гордыни треснула и рассыпалась в пыль. Под ней осталось лишь одно – ошеломляющее, всепоглощающее чувство… уважения. И вины. Глухой, тяжелой, как камень на шее. Я смотрел на ее исцарапанные, огрубевшие от работы руки, на ее уставшее, но такое решительное лицо, и понимал, каким слепым и жестоким я был. Она была чудом.

Она закончила свой рассказ и замолчала, тревожно глядя на меня, ожидая моей реакции. Насмешки? Гнева? Приказа запереть ее как сумасшедшую?

Я молчал, не в силах вымолвить ни слова, переваривая услышанное. Потом медленно, с усилием, протянул руку и коснулся ее щеки. Она вздрогнула, но не отстранилась. Ее кожа была мягкой, теплой. Живой.

— Ты… одна, — прошептал я, и голос мой охрип. — Совсем одна здесь.

В ее глазах блеснули слезы, которые она так упрямо сдерживала. Она молча кивнула, и одна слезинка все-таки скатилась по щеке, обжигая мою ладонь.

Я притянул ее к себе. Не для страсти. Не для обладания. Просто чтобы укрыть, защитить от всего мира, от самого себя. Она уткнулась лицом мне в плечо, и ее тело сотрясалось от беззвучных рыданий. Я обнимал ее, чувствуя себя неуклюжим, огромным, виноватым. Я гладил ее по волосам, вдыхая запах земли, яблок и ее слез.

— Больше нет, — прошептал я в ее макушку. — Слышишь, Элара? Больше ты не одна.

Мы сидели так, казалось, вечность, пока ее дрожь не улеглась. Ночь прошла в тишине, нарушаемой лишь треском огня и нашим дыханием. Я не отпускал ее, а она не пыталась уйти.

Когда за окном забрезжил серый рассвет, я все еще держал ее в своих объятиях. Она спала, доверчиво прижавшись ко мне. Я смотрел на ее умиротворенное лицо в первых лучах солнца и понимал – этой ночью изменилось все. Моя война с ней закончилась. Теперь нам предстояло вместе вести другую войну – с Изольдой, с Черными Скалами, с древней тайной, что дремала под этим садом.

И я знал, что буду сражаться не за свою власть, не за свой клан, не за свою «истинную».

Я буду сражаться за нее. За Элару.

Глава 34

Рассвет в моем саду никогда не был просто сменой тьмы на свет. Он был таинством. Первые лучи пронзали утренний туман, цеплялись за кристаллы инея на колючих ветвях моего барьера, заставляя их вспыхивать мириадами холодных искр.

Воздух был чист и неподвижен. В этой тишине я впервые за долгое время проснулась не от тревоги, а от ощущения глубокого, почти забытого покоя. Я лежала на своей грубой лежанке и смотрела на спящего рядом дракона.

Он спал на спине, откинув голову на свернутый плащ, одна рука покоилась у него на груди, другая — лежала рядом с моей, почти касаясь. Его лицо, лишенное властной маски, было безмятежным и уязвимым. Тени от догорающих углей в очаге плясали на его скулах, смягчая жесткие линии подбородка.

Прошлой ночью я рассказала ему все. Вывернула душу наизнанку, выложила перед ним осколки своей прежней жизни, ожидая насмешки, недоверия, отчуждения. А получила… тишину. И его объятия. Он не сказал почти ничего, но его молчаливое принятие, его простое «Больше нет» значило больше, чем тысячи слов.

Я осторожно высвободилась, стараясь не разбудить его, и на цыпочках вышла из домика. Утро было пронзительно холодным. Мой сад, моя маленькая крепость, спал под тонким слоем снежной пыли. Все казалось таким же, как вчера, но я знала — все изменилось. Пропасть между мной и Каэленом не исчезла, но через нее был перекинут хрупкий мостик — мостик из общей тайны и общей беды.

Я приготовила простой завтрак — горячую кашу из толченых кореньев с добавлением сушеных яблок для сладости и густой, ароматный отвар из трав. Когда Каэлен проснулся, он уже мог сидеть сам, прислонившись к стене. Мы ели в неловком молчании. Я не знала, о чем говорить, а он, казалось, был погружен в свои мысли, переваривая ночные откровения.

— Твоя… Земля… — наконец произнес он, его голос был все еще хриплым. — Там действительно нет никакой магии? Совсем?

— Совсем, — кивнула я, разглядывая узоры на своей деревянной миске. — Мы полагаемся на науку. На то, что можно измерить, доказать, повторить в лаборатории.

Он криво усмехнулся.

— Скучный мир.

— Иногда… я тоже так думаю, — призналась я, и наши взгляды встретились. В его глазах больше не было льда. Только глубокая задумчивость и… любопытство? Уважение?

Это хрупкое перемирие было прервано появлением Бьорна. Он буквально ворвался в проход в моей изгороди, его лицо было бледным и взволнованным. Он ворвался в домик, не обращая внимания на мой удивленный взгляд, и рухнул на одно колено перед Каэленом.

— Лорд! Беда!

Каэлен мгновенно преобразился. Усталость и уязвимость исчезли, сменившись стальной твердостью правителя.

— Говори, Бьорн. Что случилось?

— В крепости переворот, милорд, — выдохнул Бьорн. — Леди Изольда и ее отец, Лорд Эреван, созвали Совет. Они… они объявили вас тяжело больным. Недееспособным из-за влияния… — он запнулся, бросив на меня быстрый, испуганный взгляд, — темной магии.

— Продолжай, — голос Каэлена был спокоен, но я видела, как побелели костяшки его пальцев, сжавших край лежанки.

— Они взяли власть в свои руки как регенты, до вашего «выздоровления». Всех, кто остался вам верен, арестовали или заперли в казармах. Крепость фактически под контролем воинов Скалистых Водопадов. И… и они объявили леди Элару темной ведьмой, которая похитила и одурманила вас. За ее голову назначена награда.

Я замерла, миска выпала из моих рук и с глухим стуком покатилась по полу. Ведьма. Награда. Это было объявление войны. Открытой и беспощадной.

Каэлен слушал, его лицо окаменело. Когда Бьорн закончил, он медленно поднялся на ноги. Он все еще был слаб, но теперь в нем чувствовалась ярость — не та вспыльчивая, огненная ярость дракона, что я видела раньше, а холодная, расчетливая ярость стратега, зажатого в угол.

— Ведьма? — переспросил он так тихо, что я едва