Чувствовала я себя тоже препогано и списывала на то, что мне душно и грызет голод, но тянущая боль внизу живота напомнила, что я не шестидесятипятилетняя женщина и даже не молодой парень. Открытие стало почти что шоком: если и могло меня что -то выдать с большей гарантией, то, пожалуй, только роды. Папесса Иоанна, конечно, знатный исторический фейк, но я грозила воплотить в реальность чьи-то фантазии. Но если обезопасить себя от родов было в моих силах, то над женской физиологией я, увы, не была властна.

Не дожидаясь, пока сбудется мой мрачный прогноз, я встала, получше укрылась плащом и направилась искать отхожую комнату. Она должна была быть, несмотря на то, что дамы приносили с собой бурдалю, а господа особо не заморачивались и могли отвернуться к стене, не прерывая великосветскую беседу, но ведь были нужды и более крупные. Те самые, результаты которых усеяли всю столицу и регулярно становились причиной эпидемий.

Побродить мне пришлось порядком. Я сначала шла на запах, но это было пустой тратой времени. Туалеты в королевском дворце не пахли улицей — вопреки ожиданиям. Две двери недалеко друг от друга я увидела совершенно случайно, и мысль, что это именно то, что я ищу, посетила меня в тот момент, когда я поняла: это закрытые помещения, но раз рядом с ними никто не стоит, значит, не чиновничий кабинет. Я немного подождала, поймала выходящую даму со служанкой, потом проскочила служанка с бурдалю — да, мне нужны были именно эти уютные комнаты, и от радости я едва не заскочила в женский туалет.

Хотя бы до этого тут додумались, но мне от этого легче не стало. Мне ведь нужно было в мужской туалет.

Я сунула руку в карман с побрякушками. Они все еще были завернуты в тряпочку, а у меня имелся кинжал, которым я собиралась тряпочку раскромсать. Изобретать велосипед у меня необходимости не было.

Прежде чем заходить в туалет, я притулилась в уголке коридора и нарезала тряпочку так, чтобы скрутить из нее подобие популярного гигиенического средства. Кинжал, к сожалению, затупился, ненадолго его хватило, всего-то на мои собственные волосы, но своей цели я достигла. На меня никто не обращал внимания, и я, стараясь делать вид независимый, зашла в обитель глубоких мыслей и мнимого одиночества.

Мне везло. Там был единственный мужчина, который увлеченно делал свои дела. Меня было сложно удивить подобным зрелищем, я направилась к самому дальнему стульчаку — ничем этот туалет от знакомых мне привокзальных не отличался, а «поза орла» заодно отлично скрывала мой пол, и вся процедура не заняла у меня много времени. Спохватилась я вовремя, действовала ловко, но, похоже, все -таки не совсем, поскольку в руках была грубая тряпка, а не протестированное изделие, и оставалось радоваться, что визит повитухи пришелся до этого дня.

Из мужского туалета я вышла женщиной в приподнятом настроении, проклиная гормоны и все, что с ними связано, и, с трудом припоминая, куда мне идти, вернулась на свое место.

По счастью, меня никто не хватился. Я вообще никому не была нужна. Меня беспокоило, что там, в моем доме, что с Федерикой, как отреагировали слуги на то, что я удрала, и обнаружили ли они пропажу, не стали ли выяснять, кто забрел в дом без ведома, но все это были уже чужие проблемы. Я исполнила свою часть сделки — дальше меня уже ничего не касалось, дальше ее высочество должна была выкручиваться сама.

Ленивая суета, неизвестное завтра, солнце, клонившееся к закату, и ужин для приживал в королевском дворце — вот и все, что я успела увидеть и узнать до конца этого дня.

Еда была отвратительной, жирной, пресной. Я слушала разговоры, наблюдала за людьми и ближе к вечеру совершила то, на что, как мне казалось, я в принципе была не способна. Молодой мужчина неосторожно похвалился перед друзьями надушенным носовым платком, новым, чистым, и я приговорила этого Арамиса. Прости, дружище, думала я, подбираясь к нему ближе якобы в поисках нового блюда: еды, к слову сказать, было много, не то чтобы она сильно отличалась по вкусу. Я сунула руку в карман куртки героя-любовника, уцепила сразу несколько платков, не отходя от потерпевшего, запихала платки под свою куртку, для конспирации затолкала в себя кусок пресного жирного мяса и сбежала в темный уголок для не менее темных дел.

Мужчина оказался любвеобильным, по крайней мере, платков было два, большие, чистые, из тонкой ткани, и инициалы на них красовались разные. Посочувствовав предстоящим мукам своей жертвы, я недрогнувшей рукой нарезала из платков нужные мне изделия, скрутила их, досадуя, что нет никаких веревочек в поле зрения, и обеспечила себя уверенностью на пару дней. Дальше мне предстояло либо опять воровать платки, либо найти решение, для моей карьеры секретаря королевского судьи более безопасное. В полном спокойствии я еще раз наведалась в туалет, ловя себя на том, что присматриваю других обладателей платков.

У бывшей федеральной судьи от стресса проснулись криминальные склонности. Профдеформация имеет две стороны.

Заснула я на жестком ложе, среди бродящих как зомби и храпящих людей, укрывшись плащом — теперь мне стало понятно, зачем Мартин вручил его мне. Меня ждали опасности и неизвестность, новый начальник — явление мне, в принципе, привычное, но не в эти же времена! — и попытки, возможно, бесплодные, совершить то, что я так необдуманно наобещала.

Я постаралась не думать, что и возле дворца все еще может мелькнуть за окном птичья тень.

Глава двадцатая

Вот уже пятый день я являлась секретарем королевского судьи, и пока меня не рассчитали, не разоблачили, чувствовала я себя уверенно, конечно, насколько могла, но и ни на шаг в своем расследовании я не продвинулась тоже.

Первую ночь во дворце я проворочалась на жутком жестком ложе — бесили люди, это было хуже, чем зал ожидания или плацкартный вагон, и я, толков недоспав, точнее, не сумев поспать вовсе, вскочила, едва забрезжил рассвет, и явилась куда было велено задолго до назначенного времени. Может быть, судье понравилось мое рвение, может, Мартин имел на него рычаги давления или у него ко мне легла душа — ясное дело, что вопросов я не задавала и старалась как можно меньше выступать.

Получалось не всегда.

Судопроизводство того времени было незатейливым. С уликами работать никто не умел и даже не догадывался, что так надо, свидетелем мог быть любой проходивший мимо и в принципе рядом никогда и не стоявший, верили тем, кто был знатнее, богаче или же убедительней. Была возможность — сажали мебель. Что и понятно, мебель никуда не сбежит, кормить ее не надо, охранять тоже, формально виновник найден и показательно наказан. В первый же день на площади квартала Ригат мы рассматривали дело о причинении тяжких телесных повреждений, приведших к смерти потерпевшего, в отношении скамьи работы мастера ван Дийка.

Подсудимая красовалась у всех на виду, и, видимо, она была чем -то облита, потому что привлекала насекомых, и еще на нее садились и смачно гадили местные голуби. Были они похожи на наших, такие же серые городские крысы, только мельче раза в два и жирнее: еле летали, скорее перемещались прыжками, как куры.

Мастер тоже присутствовал на суде и, как мне показалось, подозревал, что и ему всыплют плетей, но обошлось.

Дело было простым, как выеденное яйцо, и не содержало никакого состава преступления. Я, высунув от усердия язык и — каюсь — про себя беспрестанно ругаясь не самыми приличными словами, вела протокол. Пером. Это смахивало на филиал ада — за что мне такие муки, я всегда относилась к секретарям с уважением! К счастью, Йоланда не растеряла навыки мелкой моторики, и почерк у нее был даже красивый.

Пьяный кабатчик — оксюморон — вернулся к себе в заведение, где все его собственные клиенты были пьяны не меньше, в темноте споткнулся о скамейку и свернул себе шею. Клиенты поутру проспались, обнаружили, что гостеприимный хозяин благополучно остыл и за выпивку можно не платить, поохали, почесали репы и отправились к страже. Та тоже не думала долго, задержала подозреваемого, а затем дело как есть передали в суд — вместе со скамейкой.