Не верю, что слышу это. Вскакиваю со стула. Сжимаю кулаки:

— А то, что этот самый отец собирался лишить Ленарда матери — это тебя ничуть не смущает, да? — спрашиваю потрясённо. — Он у нас хороший! Всегда! А у меня просто глупая обидка?!

— Милая, я не то имела в виду, просто времени прошло достаточно, пора и честь знать, иначе потеряешь всё! Не хочешь сама, позволь, я напишу лорду Эварру. Отправим срочной почтой с ближайшим паромом, или лучше почтовым голубем, пожалуй, так даже быстрее, ведь паром только утром!

Матушка будто сама с собой разговаривает и сама себе кивает, соглашаясь.

— Поверить не могу! — хватаюсь за голову. — Нет! Слышишь меня?! Мой ответ нет! Мы не будем ничего никому писать! О чём ты, вообще? У нас всё хорошо! Скоро переберёмся на материк, и будут тебе твои театры и яблоки! Только угомонись, прошу!

Складываю руки на груди в молящем жесте.

— Причём тут яблоки, глупенькая? — тихо проговаривает матушка, рассматривая меня со снисходительной жалостью. — Я хочу твою жизнь спасти, твою и Ленарда, дурочка ты моя неразумная!

В один большой шаг оказываюсь рядом с ней. Хватаю её за запястье, склоняюсь к её лицу и шепчу горячо:

— Ты не станешь никому писать, не скажешь ни слова. Хоть раз послушай и сделай, как я прошу! Ты понятия не имеешь, на что способен Роланд! Это безжалостный зверь! В нём нет ничего человеческого. Если ты напишешь ему, ты не спасёшь меня, а погубишь! Нет у меня обратной дороги, пойми ты это! Её нет! Если он узнает, что я всё это время обманывала его, что я забрала у него сына, он… просто убьёт меня, вот и всё! Да! И не спорь! Ты будешь молчать, и держать всё в тайне! Иначе ты мне не мать!

Закончив гневную отповедь, тяжело дышу. Ленард будто чувствует моё настроение, принимается громко плакать. Разворачиваюсь, подхватываю его на руки и иду прочь с кухни.

— Софи, а ужин? — доносится мне в спину растерянным голосом.

— Не голодная! — бросаю резко через плечо, не замедляя шага.

Стою в ночной рубашке перед зеркалом, расчёсываю волосы. Ленард, наревевшись, тихонько спит в кроватке. Замечаю в отражении зеркала, как осторожно приоткрывается дверь.

Порог переступает матушка с подносом в руках. Я уже успела пожалеть, что отказалась от ужина, но гордость не позволила спуститься вниз.

Обидные слова матушки до сих пор молоточком стучат в ушах. Выходит, всё это время она была не на моей стороне, а на стороне Роланда, и от этого вдвойне больней.

— Софи, доченька, я разогрела, покушай, не дело это ложиться голодной спать. Ты уж прости меня, я ведь хочу как лучше. Не хочешь, чтобы писала, и не стану. Только уж ты не сердись. Если не голодная, то хотя бы чайку со мной выпей, а то сердце уже старое совсем, битый вечер колотится, как ошалелое.

Слова сопровождает тяжкий вздох и поникший взгляд, которые я вижу в отражении зеркала. Наблюдаю за морщинистыми руками матушки, которыми она аккуратно пристраивает поднос на стол.

А ведь она права — время летит, матушка не молодеет. Кроме неё и Ленарда у меня никого нет. Изнутри топит чувством раскаяния и вины. Откладываю расчёску, подхожу к матушке, обнимаю её со спины, прижимаюсь щекой к её плечу.

Втягиваю носом тонкий аромат лаванды, такой любимый и родной:

— И ты прости меня, мамочка. Я просто боюсь потерять Ленарда, очень боюсь.

— Ты никогда его не потеряешь, Софи, — матушка поворачивается ко мне и мягко оглаживает мои плечи. — Он твой сын, был, есть и будет.

Угу, если у меня его не отберут.

— Ты правда не станешь писать Роланду? — спрашиваю с надеждой.

— Не стану, — отвечает матушка слишком поспешно и тут же склоняется над подносом. — Раз ты просишь не писать, я не стану писать. Чай новый, только сегодня купила его, свежак, с южных плантаций, крупный лист, лемонграсс, лаванда и мята. Вкус непривычный, может чуть горчить, но быстро привыкаешь.

— Благодарю, — принимаю из её рук дымящийся напиток. Дую на него губами и делаю глоток. — Ммм, вкусно, чуточку терпкий. Из-за лаванды наверное?

— Он успокаивает, — кивает матушка, — а это как раз то, что нам сейчас нужно. Пей до конца, а то он дорогой, выливать жалко. Пей, и садись кушать. Не будем больше ссориться, оно нам не нужно. Чему быть, того не миновать.

Последняя фраза меня коробит. Хмурюсь:

— Роланд женится, и наши пути разойдутся окончательно, — проговариваю тихо, допивая непривычный чай. Чувствую в этот момент необъяснимую внутреннюю потребность настоять на своём. — Будь к этому готова и ни на что не надейся. Если он что-то решил, то всегда получает желаемое. Сейчас он решил, что ему нужна новая жена.

— Потому что не знает, что старая жива, — бормочет матушка себе под нос.

Поджимаю губы. Опять с начала? Снова ругаться?

— Прошу, закроем тему, — прошу миролюбиво.

Каждая из нас останется при своём мнении, и пусть. Надоело ругаться. Кроме того, в этом нет никакого смысла. Завтрашний день всё равно всё изменит и расставит по местам. Матушке придётся смириться с новым положением вещей. А я стану ещё на шаг ближе к полной свободе.

Задумчиво мешаю ложечкой тёмный чай. Прижимаю к стенке кружки случайно попавший в неё листик мяты. На языке горчит, но про сахар даже не заикаюсь — не хватало ещё на этот счёт выслушивать от матушки. Вечно она боится, что я располнею.

После плотного ужина меня начинает клонить в сон. День был тяжёлый. Я морально опустошена. Давно так не уставала. Стаскиваю с запястья блокиратор, кладу его на письменный столик. Щедро мажу кровавую рану на руке толстым слоем целебной мази. Засыпаю, едва голова касается подушки.

Наутро просыпаюсь отдохнувшей. Первым делом привычным жестом надеваю блокиратор.

Вместо своей кроватки Ленард обнаруживается в манеже на кухне.

— Он проснулся и плакал, и я его забрала, чтобы тебе подольше поспать, — сообщает матушка, мешая рассыпчатую утреннюю кашу.

— И я не слышала? — ахаю удивлённо, подхватываю Ленарда на ручки. — Впервые со мной такое!

— Ты сильно устаёшь, Софи, немудрено. Это только начало. Как бы не упасть однажды, как ломовая лошадь.

— Не упаду, — смеюсь, тиская сладенького Ленарда. — Моё сокровище!

Кормлю сына, завтракаю сама, удерживая его на руках. Быстро прощаюсь и убегаю в аптеку. В суете рабочих дел даже не вспоминаю о Роланде и его свадьбе. Несколько часов нагреваю котлы, отмеряю порошки и настойки, смешиваю, накладываю магические плетения, как вдруг внезапно в глазах темнеет, а виски пронзает острая боль.

Морщусь и зажмуриваю глаза. Замираю на месте.

Чёрные монетки стальной чешуи. Скрежет острых как бритва когтей. Столп смертоносного пламени, жёлто-алого, и его жар, опаляющий щёки.

Всё это мелькает перед мысленным взором, будто наяву. Раньше мне это только снилось, но сейчас-то ведь я не сплю! Проходит так же внезапно, как началось.

Кладу руку на грудь. Пытаюсь отдышаться. Что это было?

Беру мягкую серую тряпку, вытираю со стола алую настойку, которую нечаянно пролила. Возможно, матушка права, и я просто-напросто переутомилась? Пожалуй, не стану сегодня задерживаться допоздна, уйду пораньше. И выходной неплохо бы попросить, всего один. Дольше господин Жако без меня не справится.

Приступ проходит, но стоит мне закрыть глаза, как я вижу чёрную морду дракона и тёмные глаза с вертикальным зрачком, в которых плещется знакомая тьма.

Ближе к обеду появляется пульсирующая боль в голове, которую я старательно игнорирую. Неужели, всё это из-за свадьбы Роланда? Не может быть, чтобы я так переживала!

Я вообще спокойна и просто хочу, чтобы всё поскорее закончилось. Хочу определённости для себя и сына. Хочу, чтобы Роланд окончательно стал для нас прошлым.

Как обычно, прибегаю в обед домой, чтобы поесть самой и покормить Ленарда.

— Как самочувствие? — спрашивает матушка и смотрит на меня чуть внимательнее, чем обычно. Мигом это подмечаю.

— Нормально, а что? — спрашиваю настороженно, зачерпывая ложкой рыбный суп.