Ммм, внутри тепло и уютно, и вкусно пахнет ужином. Тяну носом. Кажется, жареная рыба. Сбрасываю пальто. Тщательно мою руки в уборной. Немножко морщусь от того, что дешёвое мыло щиплет потрескавшуюся кожу рук и рану на запястье.

Прохожу на кухню, где мама хлопочет у плиты, шустро орудуя деревянной лопаткой и помешивая в кастрюльке рис с овощами. На соседней сковороде в масле жарится рыба.

— Здравствуй, мамочка, — обнимаю её со спины, целую в тёплую морщинистую щёку.

— Софи! — передёргивает плечами та. — Холодная-то какая!

— Ой, там, кажется, вообще снег пошёл, — машу рукой и отхожу в глубину кухни, где в самодельном деревянном манеже сидит моё сокровище. — Это кто тут у нас?

— Опять снег? — ворчит за спиной мама. — Да что ж такое-то, а? Дрянь, а не погода! Когда уже это закончится? Хотя о чём я? Два месяца холодного лета, снова тёмная гнилая зима, и так по кругу! Вот что такое этот ваш Норленд, глаза б мои его не видели!

Пропускаю мимо ушей привычное ворчание матушки.

Улыбаюсь во весь рот, мигом забывая о невзгодах и трудностях, когда наклоняюсь и тянусь руками вниз.

— Это кто тут у нас?

Сердечко радостно трепещет и тает от нежности, когда я вижу ответную улыбку и слышу детский смех.

— Ма-ма! Ма-ма! — лопочет пухлощёкий малыш, подтягиваясь на деревянных брусьях манежа и спеша при виде меня встать на ножки.

Подхватываю его на руки. Ох!

— Тяжёлый какой! — смеюсь, прижимая его к груди и кружась вокруг. Целую в макушку, вдыхаю нежный младенческий запах. — Это кто у нас такой тяжёленький, а? Ленард?

— Ма-ма! — Ленард чмокает губами и беспокойно тычется личиком мне в грудь.

Понимаю, чего он хочет. Обхожу грубо сколоченный деревянный стол. Опускаюсь на стул в углу. Расстёгиваю пуговицы платья, высвобождаю ноющую грудь, даю малышу и накрываю нас с ним пелёнкой. Прикрываю глаза, чувствуя, как молоко послушно покидает левую грудь, а вот правую начинает распирать сильнее.

Перебираю пальчиками нежные волосы сына. Тёмные, как у отца. Внутри неприятно колет. Запрещаю себе думать об этом.

— Ты что творишь, Софи? — мама поворачивается и замечает, что я кормлю Ленарда. — Что за срам устроила? Наверх иди! Не ровен час, старый жук притащится!

— Мамочка, мистер Жако ещё в аптеке, я всё успею, не беспокойся. Лучше расскажи, как у тебя дела? Я ведь соскучилась, не хочу наверх.

Лицо матушки смягчается, но всего на миг. Сразу после она отворачивается к плите и принимается с двойным усердием работать деревянной лопаткой, периодически ею постукивая о бортик кастрюльки. Бормочет себе под нос:

— Лук закончился у нас, и все овощи! Яблок сто лет не видела, о ягодах вообще молчу! Одна рыба целыми днями, у меня так скоро плавники отрастут! Одежда Ленарду мала, про обувь лучше даже не вспоминать! Живём, как нищие! Ни театра, ни оперы, даже посплетничать не с кем! Ненавижу эту дыру!

Вздыхаю. Маме непросто даётся наша новая жизнь. В суровом северном климате тот лоск, который она старательно приобретала все последние месяцы, заметно померк, а глаза её потухли.

И если я благодарю Бога за случившееся всякий раз, когда смотрю на Ленарда и знаю, что никто его у меня теперь не отберёт, то матушке наполняться особо-то нечем. И я чувствую себя виноватой, что втянула её во всё это.

Но полтора года назад, когда нужно было решать, и быстро, я даже мысли не допустила, чтобы бросить маму в столице вечно меня оплакивать. А третьего выхода не было, иначе Роланд неизбежно докопался бы до правды.

Роланд… Встряхиваю волосами.

— Зато мы вместе, — шепчу тихо, вкладывая указательный палец в хваткий кулачок Ленарда, — а это самое главное, мамочка, разве нет? Что до остального — всё купим, ты только не переживай так. Всё у нас будет!

В ответ — сердитое фырканье и звон тарелок. Зеваю. Уже которую ночь Ленард плохо спит. Капризничает. Наверное, режутся зубки. Ай! Вот точно! Вон как кусается! Надо обязательно намазать на ночь грудь.

Вскоре домой возвращается мистер Жако. Ужинаем втроём. Ем с Ленардом на руках. Малыш таскает у меня из тарелки рисинки и долго мусолит каждую в кулачке.

— Благодарю, Табита, — краснея и смущаясь, бормочет мой «отец», вытирая рот льняной салфеткой. — Рыба нежнейшая. Вы просто волшебница. Ел бы и ел.

Я прячу улыбку, и склоняюсь к Ленарду. Жаль, что грубоватые комплименты мистера Жако только раздражают маму. Он хороший человек и заслуживает если не ответных чувств, то хотя бы вежливого обращения.

— Пфф! Самая обычная! — мама возмущённо закатывает глаза, собирает тарелки, нарочно ими гремя. — Её одну и едим битый год! Скоро чешуёй покроемся!

Бросаю на маму предостерегающий взгляд. Я-то привыкла к её ворчанию, а мистер Жако уж точно не заслужил подобных претензий. Но вместо того, чтобы рассердиться, тот растерянно чешет затылок:

— Кхм, а чего бы вам хотелось?

Мама замирает, стоя спиной у рукомойника. Ой, зря он это... Прежде, чем я успеваю открыть рот, мама резко оборачивается:

— Яблок хотела бы! — кричит она и всплескивает руками. — Капусты свежей, а не квашеной! Огурцов свежих, а не солёных! Птицу и мясо! А не рыбу! И шубу! А не дырявое пальто!

На кухне становится тихо. Я готова провалиться под пол со стыда. Так неловко, просто ужас! Мистер Жако приютил нас, как родных, дал еду и кров, и говорить ему такое!

Но вместо того, чтобы обидеться, он вдруг усмехается, легко и добродушно:

— Будет тебе шуба, женщина, и яблоки тоже, — качает головой, встаёт из-за стола и уходит.

Как только дверь за ним закрывается, я встаю из-за стола, продолжая удерживать Ленарда на руках, подхожу к матушке и возмущённо шепчу:

— Мама! Ты что устроила?

— А ничего! — та швыряет грязные сковородки в чашу рукомойника. — Надоело мне всё! Сил моих нет оставаться в этой дыре!

— Мамочка, ну, потерпи ещё немного! — кладу руку ей на плечо, мягко поглаживаю. — Как только дело закроют и нас перестанут искать, мы сразу переберёмся на материк, обещаю! Найдём город побольше, с театрами и оперой, как ты любишь, устроимся в нём, всё будет как раньше, вот увидишь! Пока что это рискованно, пойми! Один неверный шаг, и Роланд нас найдёт! С его-то связями!

Мама продолжает раздражённо швырять грязную посуду. И когда я уже хочу развернуться и отойти, она вдруг сжимает столешницу до побелевших костяшек пальцев и выплёвывает раздражённо:

— Знаешь, Софи, порой мне кажется, что я ХОЧУ, чтобы твой муж нас нашёл! И чтобы этот кошмар, наконец, закончился!

Замираю. Смотрю остановившимся взглядом на затылок матушки. На идеальный тугой пучок русых волос. Она так ничего и не поняла… Не желает понять. Думает, что наш побег лишь моя глупая блажь. А объяснять бесполезно.

Сколько было сказано слов. Сколько слёз пролито. Без толку. Она не слышит меня.

Закрываю глаза. Вдох, выдох.

— Мамочка, ты просто устала, — проговариваю чужим голосом, странно спокойным, — иди наверх, я сама здесь всё приберу.

— Вот ещё! — фыркает мама, вооружаясь щёткой для посуды. — Сама иди наверх, еле на ногах держишься! Дожили! Мать дракона живёт как прислуга! Как вам это нравится? Если бы только лорд Эварр узнал…

— Никогда! — удерживая сына правой рукой, левой сжимаю запястье матушки. — Никогда больше не произноси его имя! После того, что мы сделали — ты понятия не имеешь, что нас ждёт, если ОН узнает правду! Мы пожалеем, что не умерли на самом деле! Он не человек, он зверь! Никогда больше даже не мечтай, чтобы он нас нашёл! Обещай мне!

— Всё, всё, успокойся! — матушка высвобождает свою руку из моего цепкого захвата и принимается с усердием тереть щёткой сковороду. — Ишь как раздухарилась! Уже и пошутить нельзя! Спокойнее будь, тебе нельзя нервничать, молоко пропадёт — чем кормить будем Ленарда? Спи иди, никто тебя не найдёт, в этой Богом забытой дыре уж точно. Дракон на улицах Норленда — не смеши меня! Иди спать, Софи, кому говорю!

Решаю не спорить с матерью и молча иду наверх по скрипучим ступеням. Матушка отчего-то находит это забавным, вот только мне совсем не смешно. Роланд на улицах Норленда. Роланд на пороге нашего дома — мой самый жуткий ночной кошмар.