— Не вмешивайся в дела взрослых, — Анмир поднялся, и его голос приобрел ту ледяную интонацию, которая когда-то заставляла содрогаться слуг. — Это разговор между мной и твоей матерью. Ты здесь лишний.

— Моей матерью, которую ты выбрасываешь из дома, где она прожила четверть века? — Илиран шагнул ближе, и я с ужасом увидела, как побелели его костяшки сжатых кулаков. — Моей матерью, которая отдала тебе все свои деньги, всё свое наследство, а теперь сидит на каменных ступенях с единственной дорожной сумкой?

— Илиран, прошу тебя, — прошептала я, пытаясь встать между ними. — Не надо ссориться из-за меня...

Но он словно не слышал. Мой мальчик, который никогда не поднимал руку даже на назойливую муху, вдруг схватил отца за дорогие лацканы камзола и с такой силой толкнул, что Анмир, застигнутый врасплох, покатился по мраморным ступеням.

Это катастрофа!

Он же убьет отца!

— Илиран, стой! — я вскочила, на мгновение забыв про свою врожденную неловкость, и тут же, конечно, запуталась в складках дорожного платья.

Анмир поднялся быстро — удивительно быстро и легко для человека, только что скатившегося с лестницы. Ни единой царапины на благородном лице, ни мятой складки на одежде. Он отряхнул камзол, поправил слегка растрепавшиеся волосы и посмотрел на сына с такой холодной яростью, что у меня по спине пробежали мурашки.

— Как ты смеешь поднимать руку на отца?

— А ты как смеешь называть себя отцом? — Илиран медленно спускался по ступеням, не сводя с него пылающих глаз. — Отец защищает свою семью, а не уничтожает ее ради собственной прихоти.

Я наконец сумела добраться до них, судорожно держась за каменные перила. Сердце колотилось так бешено, что казалось — вот-вот выпрыгнет из груди и разобьется о мрамор.

— Хватит, — выдохнула я. — Умоляю вас, хватит...

Но они не слышали меня.

Стояли друг против друга — высокие, похожие, с одинаково горящими золотыми глазами. Два дракона перед схваткой. И я вдруг осознала — мой сын больше не ребенок. Он взрослый мужчина. И он пытается защитить меня так, как должен был все эти годы защищать его отец.

— Кого ты защищаешь, сын? — Анмир усмехнулся, и в этой усмешке было столько яда. — Даже в свой последний день в этом доме она чуть не спалила замок дотла. Рассказать тебе, как твоя драгоценная мамочка вчера опрокинула трехярусный подсвечник в библиотеке? Клянусь честью рода, без её постоянной неуклюжести здесь станет в десять раз безопаснее для всех живых существ.

Что-то внутри меня вдруг щелкнуло. Как натянутая до предела струна.

Двадцать пять лет унижений, двадцать пять лет оправданий и самобичевания — и этого хватило. Более чем хватило.

Я выпрямилась.

Медленно, не торопясь. И впервые за долгие годы посмотрела мужу прямо в глаза.

— Двадцать пять лет, — сказала я, и мой голос прозвучал на удивление ровно. — Двадцать пять лет я терпела твои насмешки, Анмир. Двадцать пять лет заботилась о твоем доме, растила твоего сына, согревала твою постель. Двадцать пять лет извинялась за каждый разбитый бокал, за каждое неосторожно сказанное слово.

Я шагнула к нему, и он — о чудо! — инстинктивно отступил.

— Я любила тебя всей душой, — продолжала я, не отводя взгляда. — Больше собственной жизни. Отдала тебе всё — деньги, время, себя. А ты... — голос дрогнул, но я справилась с собой. — Ты просто недостоин этой любви. Ты никогда ее не был достоин.

Анмир моргнул, явно удивленный непривычной твердостью в моем голосе. Впервые за четверть века я говорила с ним как равная с равным. А еще, с меня наконец слезло это проклятое кольцо. Подавись.

Я кинула его прямо ему в грудь.

И, надо отдать ему должное, Анмир его поймал.

В этот момент с верхнего этажа донеслись легкие шаги, и по лестнице спустилась она. Лизелла. В платье из моего гардероба — том самом изумрудном бархатном, которое когда-то было моим любимым. А на шее... На шее сверкало фамильное ожерелье — подарок свекрови на первую годовщину свадьбы.

Свекровь не обрадуется.

Или напротив, обрадуется? Я не знаю.

— Милый, — промурлыкала она, и ее голос был похож на мед с ядом. — Хватит заниматься… этими людьми. Ты нервничаешь. Пойдем отсюда. — Она демонстративно поправила бриллиантовое ожерелье, и камни заиграли в лучах заходящего солнца.

Я смотрела на свое любимое украшение — то самое, которое носила по всем торжественным случаям, которое дарило мне ощущение принадлежности к этому древнему роду. Теперь оно украшало шею соперницы, и выглядело на ней... потрясающе.

Анмир улыбнулся ей восхищенно… И протянул мое кольцо. Это было больно. Но я справилась.

— Надеюсь, — сказала я тихо, но так, чтобы она услышала, — оно принесет тебе столько же счастья, сколько принесло мне.

Лизелла вскинула брови — то ли удивленная моим спокойствием, то ли почуявшая подвох. А Илиран бросил на меня встревоженный взгляд. Мой умный мальчик — он всегда чувствовал, когда в моем голосе появлялись нотки, которых там быть не должно.

— Довольно прощаний, — раздраженно бросил Анмир, махнув рукой, словно отгонял назойливых мух. — Уходите уже. Это больше не ваш дом, и я не намерен тратить на сентименты весь вечер.

Илиран молча поднял мою сумку — жалкий свёрток, в котором помещалось всё, что мне позволили взять из прежней жизни.

— Идём, мама, — сказал он твёрдо, протягивая мне руку. — Это место не стоит ни одной твоей слезы.

Я позволила ему помочь мне подняться, всё ещё не веря, что это происходит по-настоящему.

— Поедем сейчас в отведённый тебе дом, — продолжал Илиран, ведя меня к карете. Потом нахмурился: — Что, эта сволочь тебе даже крыши над головой не оставил? Да чтоб его драконьи чешуйки пообсыпались! Мама, прекрати плакать, он того не стоит. И его швабра — тоже. Поверь, их ждет не то, чего они хотят.