Катя взглянула туда, куда вели расплывшиеся следы – в темный, дышащий сыростью провал между елями. Оттуда тянуло холодом и тишиной, которая казалась зловещей. Где-то там могла быть Мария Петровна. Одна. Второй день.

Она присела перед Аней, положила руку ей на плечо. «Правила написаны для безопасности. А безопасность бабушки сейчас важнее моей. Каждая минута на счету. Группа скоро придет к тебе, потом ко мне. А я…» – она встала, поправила рюкзак, – «…я пока просто осмотрю начало пути, куда ведут следы. Осторожно. Буду на связи. Обещаю».

В ее голосе не было бравады. Только твердая, непоколебимая решимость, которую Аня знала слишком хорошо. Катя не могла просто ждать, когда рядом, возможно, умирает человек.

«Береги себя, дура», – хрипло сказала Аня, утирая щеку. «Рацию не выключай».

Катя кивнула. Она включила мощный фонарь, луч его пробил сумрак под елями, высветив стволы и примятую траву. Следы, едва различимые, уходили вглубь. В зону, которую вчера не прочесали.

«Штаб, Катя. Начинаю осторожное продвижение по следу вглубь квадрата 7Г-4. Аня на месте. Жду замену. Контакт каждые пять минут». Она сделала шаг вперед, оставив Аню у границы света и тени. Шаг во влажную, сгущающуюся темноту леса, где ждали следы и… неизвестность. Холодный воздух обжег лицо. Тишина вокруг стала гулкой, наполненной лишь биением собственного сердца и треском ветки под сапогом. Поиск только начинался. И Катя шла одна.

Глава 2. Дыхание Трясины

Сумрак под сенью вековых елей сгущался с каждым шагом. Фонарь Кати выхватывал из тьмы лишь островки реальности: мохнатые стволы, корявые корни, ковер из прошлогодней хвои и влажных, скользких листьев. Следы, которые она преследовала, становились все призрачнее, сливаясь с естественными неровностями почвы. Воздух был тяжелым, пропитанным запахом гниения и стоячей воды. Тишина висела плотным, давящим покрывалом, нарушаемая только ее собственным прерывистым дыханием, хрустом веток под сапогами и монотонным писком рации в руке – она исправно докладывала в штаб каждые пять минут: «Продолжаю движение на север. Следы слабые, но есть. Видимых препятствий нет».

«Мария Петровна-а-а! Отзовись!» – ее крик глухо ударялся о стену хвои и растворялся. Ни ответа, ни шороха. Только комары злобно вились у лица.

Она не заметила, как мягкая подстилка сменилась зыбкой, податливой поверхностью. Нога ступила на кочку, покрытую вязкой слизью, и провалилась глубже, чем обычно. Хлюпнуло. Катя попыталась вытащить ногу – сапог засосало с жадным чавканьем. Сердце екнуло. Болото. Чертово болото!

Она резко шагнула другой ногой на соседнюю кочку, пытаясь перенести вес. Кочка погрузилась, как пончик в чай. Холодная, липкая жижа облепила сапоги по щиколотку, потом по икры. Паника, острая и слепая, ударила в голову. «Нет! Нет-нет-нет!» – вырвалось у нее. Она рванулась назад, к твердой земле, видимой всего в паре метров. Но каждое движение только глубже втягивало ее в холодные объятия трясины. Жирная грязь поднималась уже выше колен, с мерзким бульканьем заполняя пространство между ногами.

«Не паникуй! Не паникуй!» – заклинала себя Катя, отчаянно вспоминая инструкции. «Лечь плашмя! Увеличить площадь опоры! Искать ветку, корень!» Она попыталась наклониться вперед, раскинуть руки. Но трясина уже держала ее слишком крепко. Каждое движение только усаживало глубже. Жижа добралась до бедер, ледяная и неумолимая. Дыхание участилось, сердце колотилось, готовое вырваться из груди.

«Палка! Нужна палка!» – оглядывалась она, диким взглядом выискивая спасение. Но вокруг – лишь гладкие стволы да мягкая, предательская подстилка. Ни одной достойной ветки. Ничего, за что можно было бы ухватиться. Время, каждая драгоценная секунда, работало против нее. Трясина неумолимо поднималась выше, к поясу. Вес рюкзака тянул вниз, мешая движениям.

«Штаб! Штаб! Катя! Прием! Срочно!» – она закричала в рацию, голос сорвался на визг. «Я в трясине! Координаты… Глубина… Быстро!»

Из динамика донесся искаженный тревожный голос Виктора: «Катя! Повтори! Где ты? Держись! Мы уже рядом…» Помехи усилились, слова стали бессвязными, а потом рация захлебнулась резким шипением и умолкла. Связь прервалась. Одиночество и безнадежность сомкнулись вокруг плотнее трясины. Она была одна. Совсем одна. И болото поднималось к груди.

«ПОМОГИТЕ! КТО-НИБУДЬ! АНЯ!» – ее крик был уже чистым воплем ужаса, разрывающим глотку. Слезы жгли глаза, смешиваясь с грязью на лице. Холодная жижа обжимала ребра, давила на диафрагму. Дышать становилось тяжело. Каждый вдох давался с усилием. Она чувствовала, как неумолимая тяжесть тянет ее вниз, к черной, безвоздушной глубине. «Нет… Не так… Не сейчас…»

И тут, сквозь пелену отчаяния, она увидела движение. В просвете между деревьями, метрах в двадцати от края трясины, появилась фигура. Невысокая, сгорбленная, в темном платке и пальто. Мария Петровна? Но как? Она выглядела… неожиданно целой. И двигалась – нет, не шла, а спешила с какой-то странной, не по возрасту резвостью, легко переступая через корни и кочки. Ее лицо, морщинистое и бледное, было напряжено, но в глазах горела не паника, а какая-то лихорадочная решимость.

«Бабушка! Стой! Не подходи!» – заорала Катя, понимая, что женщина, пытаясь помочь, погибнет сама. «Это трясина! Оставайся там! Они идут! Сейчас придут! Стой на месте!»

Но старушка не остановилась. Она подбежала к самому краю зыбкой гибели, остановившись на твердой кочке. Катя увидела ее глаза – удивительно яркие, пронзительные, полные нечеловеческой печали и… знания.

«Деточка…» – голос Марии Петровны был странно чистым и сильным, без тряски. «Виновата я… старая дура… в лес по глупости полезла».

Катя, уже по грудь в ледяной жиже, из последних сил пыталась откинуть голову назад, чтобы дышать. Грязь хлюпала у подбородка. «Не… виноваты…» – хрипло выдавила она. «Стойте… там… вас… спасут…»

Старушка покачала головой. В ее взгляде не было страха, только глубокая, древняя скорбь и внезапная нежность к утопающей незнакомке. «Тело спасти не могу, деточка. Но душу… душа твоя не пропадет. Обещаю.»

И прежде, чем Катя успела понять смысл этих странных слов, бабушка Мария подняла руки. Не для молитвы. Ее пальцы сложились в причудливые, незнакомые Кате жесты, будто она водила руками в каком-то диковинном, медленном танце. А из уст ее полились слова. Незнакомые, полные шипящих и гортанных звуков, переливчатые и ритмичные, как те заклинания, что Катя выкрикивала в детстве, играя в колдунью. Звучало это одновременно дико и… священно.

«Что вы…» – попыталась крикнуть Катя, но жидкая грязь уже заливала рот, горькая и удушающая. Ледяное касание жижи на губах, в носу, в ушах. Последний судорожный вдох втянул в легкие не воздух, а холодную,