— Ты хотела знаний, которых не заслуживаешь. Хорошо. Ты их получишь. В качестве наказания теперь ежедневно будешь работать в моих личных архивах сразу после занятий и вплоть до ужина.

— А домашнее задание когда? — оторопело пробормотала я.

Если бы он сказал, что отправляет меня на каторгу в шахты гномов, это прозвучало бы не так страшно. Его личные архивы. С ума сойти.

— Не моя забота, — отрезал он. — Время после ужина и ночи у тебя никто не отбирал. Пойдем, настроим вход в архивы на твою ауру.

Он развернулся и пошел к выходу, не сомневаясь ни на секунду, что я последую за ним. Впрочем, будто у меня был выбор.

Мы шли по спящим, пустынным коридорам академии в полной тишине. Я плелась за ним, стараясь не издать ни единого лишнего шороха. Мы поднялись по винтовой лестнице в самую высокую башню замка — башню ректора, в которой он и жил. Место, куда студентам вход заказан под страхом смертной казни. Ну или чистки конюшен грифонов, что, возможно, было даже хуже.

Он остановился перед массивной дверью из черного дерева без ручки и замка. Просто приложил к ней ладонь, и дверь беззвучно отъехала в сторону, открывая проход.

Я ожидала увидеть пыльную, заваленную свитками комнату. Но то, что я увидела, заставило меня замереть на пороге.

Огромный круглый зал с куполом, на котором мерцала живая карта звездного неба. Вдоль стен до самого верха уходили полки, но на них стояли не только книги. Там парили шары с застывшими внутри образами, медленно вращающиеся модели каких-то сложных механизмов, переплетенные в кожу фолианты и свитки, которые светились изнутри собственным светом.

— Вот твое наказание, нарушительница. — Голос Кайдена вывел меня из ступора.

Он указал на угол зала. Там, в отличие от идеального порядка вокруг, царил хаос. На полу громоздилась огромная, в мой рост, гора старых, пыльных свитков, перевязанных выцветшими лентами.

— Это несортированные отчеты, донесения и личная переписка времен Третьей Эпохи. Скучнейшие бумаги, до которых у меня никак не доходили руки. Твоя задача — разобрать их. Каждый свиток нужно аккуратно очистить от пыли, прочитать, определить его содержание — будь то военный отчет, торговый договор или любовное письмо — и каталогизировать. Не повреди ничего. Не пытайся использовать магию. И не суй свой нос туда, куда не следует. Я буду проверять твою работу. Каждый день.

В его взгляде не было ни капли сочувствия. Только холодное, мстительное удовлетворение.

— А как долго мне этим заниматься? — наконец осмелилась спросить я.

— Пока не разберешь все. Будешь уходить — приложи ладонь к двери, чтобы она запомнила твою ауру.

С этими словами он развернулся и вышел, и тяжелая дверь беззвучно закрылась за его спиной, оставив меня одну. В сердце его власти. В его личном архиве. С горой древних бумаг и с полным отсутствием понимания, как я вообще докатилась до такой жизни.

Я подошла к горе свитков. От них пахло пылью веков. Я взяла один, развязала ленту и осторожно развернула. Строчки на древнем языке вились по пергаменту. Я ничего не понимала.

Это было не просто наказание, а изощренная пытка. Я села на стул, положила голову на стол и тихо застонала. А ведь еще как-то добираться до комнаты, минуя призрачных стражей…

Лорд Кайден

Я сидел за своим столом, и тишина кабинета казалась мне почти невыносимой — слишком явным контрастом после того хаоса, что с собой принесла вломившаяся нахалка.

Первым пришло раздражение. Тонкое, резкое, как заноза под кожей, — то самое раздражение, которое появляется у меня нечасто, но неизменно при виде человеческой — и не только человеческой — глупости. За тысячу лет я видел многое: гордыню, жадность, пустые амбиции, готовые толкнуть самых достойных на безумные поступки. Но передо мной была глупость другого рода — почти первобытная, безыскусная и потому еще более раздражающая. Она не строила сложных схем, она бросалась на проблему с криком «я смогу», не потрудившись понять, что это за проблема вообще.

Ее провалы были наглядны. И в теории, и в практике. Логичнее всего подойти к преподавателю или старосте и попросить позаниматься с ней, спросить о дополнительных занятиях. В конце концов, именно для обучения они все здесь и находятся. Вместо этого она наобум искала в библиотеке, чтобы «понять основы», вырывая их силой, как дитя, которое хочет почувствовать вкус конфеты и не терпит объяснений. Логика лемминга, бросающегося со скалы. Не преступление ради преступления, а безрассудство, лишенное инстинкта самосохранения.

Я откинулся в кресле и посмотрел на темный свод потолка. Стереть. Это было первое, простое решение, которое приходило мне в голову. Не убить — я не варвар. Именно стереть: вычеркнуть воспоминания, аннулировать магическую подпись, выпустить из ворот без имени и смысла — удобная, прагматичная мера. Я так поступал прежде, когда встречал угрозы порядку. Быстро, чисто, результативно.

И все же я не сделал этого. Почему? Причина, которую я говорил себе вслух — она слишком опасна, чтобы быть свободной, — была правдой, но не всей. Да, отпустить ее значило бы выпустить в мир переменную, поведение которой предсказать невозможно. Это было бы безответственно. Но имелась и вторая причина — более постыдная, менее гордая. Сложно сознаться даже себе: научный интерес, пробуждение любопытства. За века предсказуемости внутри меня поселилась жестокая скука. Магия подчиняется законам. Огонь горит, вода течет, свет рассеивает тьму — все в рамках. А тут — нарушение всех правил.

Ее магия не производила, не преобразовывала. Она поглощала. Она не добивалась результата привычным путем, она переворачивала уравнение: там, где заклинание рождает свет, она вызывает тьму-отсутствие, где обычный маг нагревает чашу — у нее вода замерзает. Ее действия — не разрушение в классическом смысле, не насилие элемента, это аннигиляция — обращение в ничто. Парадоксальная пустота.

Эта загадка раздражала и интриговала одновременно — чувство, пробуждающее во мне что-то забытое, живое. Я позволил заинтересованности взять верх над желанием стереть.

Я махнул рукой, и передо мной возникла стопка пергаментов — отчеты, записки, дневники наблюдений. Магистр Торн, сухой перманентный бюрократ: «Полное отсутствие базовых знаний… конспекты изрисованы изображениями кошачьих в шляпах». Я сдержанно усмехнулся. Кошачьи в головных уборах. Нелепо, почти по-детски — и вместе с тем странно человечно. Профессор Флин записал: «Энтропийный резонанс обратного порядка — при термальном воздействии вызвала спонтанную кристаллизацию». Красноречивый термин для феномена, которому у нас не было простого имени.

А экзаменационная