Жители Города-на-реке поначалу, когда он только стал появляться на улицах, пытались падать ниц либо кидаться целовать его руки для благословения. Первый раз он опешил, второй же зычно попросил в наступившей на рынке тишине:

— Люди Тафии, давайте я сначала помру, а потом вы уже на меня молиться станете. А сейчас лучшим благословением для нас всех станет работа на восстановление города и Обители. Увижу еще кого перед собой на коленях — выгоню к демонам.

Люди прониклись, а монахи Обители в тот день получили множество добровольных помощников. Чету говорили, что жители в своих домах тайно устанавливают алтари, где молятся то ли на него, то ли за него, и за углом дворцовой стены сделали место для подношений, но тут он уж махнул рукой — мало ли какие культы создают себе люди, главное, чтобы под ноги ему не кидались, и то хорошо.

И сейчас тафийцы склоняли головы, кричали: «Владыка, слава Владыке Четерии!», — но, слава богам, вели себя с достоинством и без оглушительного почитания.

Не любил Четери массового почитания. Тот, кого почитают, обычно очень одинок, ибо вознесся выше людей и не может просто общаться с ними.

Вей молчал.

Прошли они мимо рухнувшего дома, который разбирали пленные — и те, замерев, прикрыв головы ладонями так, чтобы не видно было глаз, тоже попадали на колени и уткнулись лбами в белую от каменной пыли землю, что-то бормоча. От них шли волны страха, неверия, любопытства, злости.

— Я слышал, что к одному из братьев Обители подходил их тха-нор и спрашивал: если ты победил их бога, Мастер, то можешь ли ты стать их богом? И какие жертвы надо тебе приносить? — проговорил Вей Ши.

— Я знаю, — невесело ответил Четери. — Во все времена были люди, которым нужен тот, за кем пойти, только чтобы не решать самостоятельно, как правильно жить. Я велел передать, что за кровавые жертвы буду убивать, и что восхвалять меня надо доброй работой и добрыми поступками. Насколько я знаю, братья уже занимаются миссионерством, так что есть надежда, что в свой мир эти люди унесут хотя бы основные заповеди. Хотя, — он хмыкнул, — книга Триединого существует уже больше двух тысяч лет, и кому когда она мешала творить зло.

Он в сопровождении управляющего Эри ходил туда, где содержались и трудились пленные — в первые появления от них шли такие волны ужаса, что у него волосы на руках вставали дыбом. Они словно ожидали, что он тут же начнет их резать. А он смотрел на замершие силуэты людей, вдыхал нечистый запах их тел — хотя во избежание эпидемии их отводили к Неру после работы, выдавали мыло и заставляли мыться там, но пахли они иначе, — и удивлялся тому, что пусть запах отличается, но силуэты их мерцают той же витой, что и силуэты туринцев.

Знал он и о том, что вольный ветер Дармоншир, брат по воздуху, ведет сейчас переговоры с одним из генералов противника, укрепившегося на той стороне портала. И сам Четери был в этих договоренностях заинтересован — тысячи пленных тяжкой ношей легли на город и создавали угрозу бунта, пусть и боялись Владыку, но их нужно было куда-то девать. И к Хиде нужно было сходить — пусть его ученик сможет пройти сквозь любую армию, если можно будет войти и выйти спокойно, то зачем рисковать?

Нории должен был прийти в Тафию завтра, и завтра же все эти вопросы должны были решиться. А сейчас, — Четери повернул голову туда, где должен был по памяти быть холм, на котором ранее располагалась Обитель, — шла подготовка. Должны были устанавливать шатер, магистр Нефиди с коллегами из университета — обеспечивать щиты и безопасность.

Вей молчал. И только когда они вышли на песчаный берег, теплой стихийной зеленью обнимающий лазоревый ток великой Неру, где уже сидели рыбаки, мягко сияющие витой, Четери приказал:

— Говори, Вей Ши.

Рыбаки, поворачиваясь, склоняли головы, и дракон поднял руку, приветствуя их. От Неру несло тинной прохладой.

— У моего отца, до того, как он женился на моей матери, было три жены и почти четыре десятка наложниц, — начал Вей Ши, ступая рядом с Четери по влажному песку. — Все три будущие императрицы — дочери высокородных го-тунов, управляющих провинциями, чистота крови которых не вызывает сомнения до самого Ши. В их родах женились только на потомках других богов, ни одного простолюдина в предках не было…

Вей говорил и вспоминал, что рассказывали ему отец и мама, что узнавал он от придворных дам и бабушек-императриц.

Высокородные жены и наложницы приносили отцу только девочек, и все в семье смотрели на это с тревогой. Принцесс баловали и любили, но все чаще в семье вставал вопрос — не прогневался ли Великий Ши за что-то на своих потомков? Но Желтый праотец, склонный говорить метафорами, хранил по этому поводу молчание, благосклонности в прочих делах не лишал, деду укоризненно говорил: «Лотос цветет в покое, помнишь?», — и лишь после многих воззваний приснился отцу и сказал: «Ищи в сердце».

Дедушка, Хань Ши, бывший тогда еще молодым, крепким и куда более жестким, чем к концу жизни, уже думал закрепить своим указом, что если так и не родится у сына наследника, то старшая внучка выйдет замуж за сильного аристократа и уже их сын станет императором.

— Однако как-то в апреле, когда цвела степь, отец приехал с инспекцией в северную провинцию Оусинь, — говорил Вей Ши неторопливо, вспоминая, — и там он встретил мою мать. Она была простолюдинкой, дочерью пастуха, богатого, владеющего двадцатью табунами лошадей, но пастуха. Училась на ветеринара, приехала к родным на каникулы. И отец полюбил ее с первого взгляда.

«Она шла по степи и собирала цветы, и ветер играл в ее косах, — говорил отец маленькому Вею. — Так я встретил прекраснейшую женщину на свете».

— Так получилось, что отец тоже представился ей простолюдином. И она полюбила его как простолюдина. Однако, когда все вскрылось, она не захотела во дворец. И наложницей быть не захотела, хотя женщины простой крови могли рассчитывать только на это. Она была горда и неприступна, — продолжал Вей Ши, — и