— Шаль тебе принести?

— Да нет, не надо…

Закат уже загустел, и вечер был по-летнему тёплый, но ветер зябко кусал голые плечи. Если бы Брент накинул на неё свою куртку, Ольша бы не возразила. А шаль… да ну; и Ольша привычно выдохнула из себя тепло.

В балконную дверь церемонно постучали. Зози резко побледнела, как будто из неё разом вымыло все краски. Скрипнула дверь, Зози затянулась и закашлялась, а Брент вдруг склонил голову:

— Ваше светлейшество.

Зози не соврала: ему было за сорок. Подтянутый, явно следящий за собой мужчина, он едва кивнул Бренту, а смотрел только на Зози. Его светлейшество… это, выходит, — королевич? Ольша не знала в лицо всех королевичей, хотя их портреты печатали в газетах. А Брент бывал на высоких собраниях, где почти все они так или иначе появлялись.

Ну да, королевич мог бы ездить на паровой автомашине. И да, ему, конечно, никак не полагается разводиться.

Внутри было очень пусто. Пусто, гулко и почему-то страшно. Чего-то очень важного, что всегда было, вдруг не стало.

Огрызок заварной трубочки шлёпнулся на пол.

— Ольша? Что с тобой?

Ольше казалось, что она умерла. Всё в ней потухло, осталось лишь тело, жалкая слабая оболочка, а под ней пустота, разреженный воздух Шимшиарве, бескрайнее ослепительное небо, такое близкое и такое далёкое. Один неверный шаг — и ты уже летишь вниз, чтобы остаться наедине с вечностью. И вокруг только холод, оглушительный, невыносимый холод, он забирается под кожу инеем, оседает в лёгких.

— Ольша? Ольша, посмотри на меня. Ольша?

Она вдруг поняла, что сидит на полу. В горле сухость и боль, будто она кричала. Всё дрожит, всё бесцветное и всё холодное, и никак нельзя согреться, потому что…

— Брент… — получился только хрип, — Брент, моя сила…

Глава 24

Каждый стихийник знает: сила королевичей отличается от обычной силы. Она передаётся по наследству и просыпается в каждом потомке правящего короля, она иначе ощущается и звучит, она кажется громче и ярче, она подавляет собой. Даже оттиск её — другой: легко отличить настоящую печать королевича, просто тронув её стихией. Перед подлинным оттиском любая сила гаснет, не нанеся ему никакого вреда.

И Стена! Ольша ведь столько рассматривала конструкции Стены, и тогда, в дороге, и теперь, когда Брент, матерясь, пытался выкорчевать из них силу королевичей. Для Стены королевич — ключ и замок; его сила отталкивает и так организует другие части конструкции.

Отталкивает.

Ольша — не талантливый фортификатор, работающий над секретными проектами бюро; Ольше неоткуда быть представленной королевичам. Ольше неоткуда знать, как ведёт себя рядом с ними сила. А говорят об этом — одними абстракциями, никак не связанными с жизнью; она и слышала когда-то, что «стихии не могут нанести им вреда», но никогда не задумывалась, что это значит.

Королевич. Королевич…

Ольшу завели в квартиру, бледная до синевы Зози отмеряла в кружку какие-то капли. Брент негромко говорил с королевичем — Стан, его имя Стан, какой-то совершенно неизвестный Ольше королевич, видимо, не слишком заметный публике. Он выглядит взволнованным. Разве королевичи волнуются? Уж конечно не из-за того, что какая-то девчонка едва не упала в обморок…

Кто-то подходил ближе. Ей задавали какие-то вопросы. Ей что-то объясняли, про силы, про стихию, про печати, но все слова пролетали насквозь.

Ольше было холодно, невыносимо холодно, даже в двух одеялах и с горячим чаем в руках. В окна заглядывал догорающий летний вечер, Брент сунул на колени резиновую грелку, а Ольшу трясло. По коже мороз, в лёгких — густой воздух Шимшиарве.

И сила, её родная сила, пламя, которое всегда жило внутри, молчала. Сосущая пустота вместо отзывчивого огня. Ольша тянулась к стихии, чёрные мухи перед глазами, металлический гул, трескучие искры вместо напалма. Она стягивала внутри силу, как рваное одеяло, а та расползалась плохонькой марлей, распадалась на невесомые ниточки…

Ольша уже чувствовала это раньше.

❖❖❖

Хорошо, наверное, быть королевичем. У короля шестнадцать наследников, у каждого из них своя роль и своя задача, и про каждого ясно, где он находится и чем занят. Никак не может быть, чтобы королевич пропал на несколько лет, никак не может быть, чтобы королевич гнил на депрентиловой выработке, согреваясь собственным дыханием и медленно сходя с ума.

Такого никак не может быть. Если только, конечно, это не королевич, которого все считают мёртвым.

После войны в газетах много писали про «воскресших королевичей» — муж Налиды, как видный медик для душевнобольных, даже давал интервью. Один такой псих влез на памятник на центральной площади столицы, другой явился в храм Шин-Шицу, а третий встал перед поездом.

Храм Шин-Шицу — это же на пике при Шимшиарве, прямая дорога с базы ведёт к посёлочку при нём. И если там, на выработке, был королевич… если это был он… если он сообщил о себе…

Стан давно уехал, только коротко извинившись перед Зози, а Ольшу всё ещё мутило. Ей казалось, что внутри у неё бесконечно что-то звенит, надрывно и оглушающе. И спала она тоже плохо, несмотря на все успокаивающие травы, и в полусне к ней возвращались то снег, то разрывающая боль, то тянущиеся из темноты руки.

А утром к дому подъехал запряжённый вороными экипаж, и его пассажирка уверенно поднялась к квартире Лачки.

Это лицо Ольша узнала: королевна Манива, старшая дочь короля и мать королевича Нониля. Статная, сдержанная, очень красивая, одета в шёлковые брюки и рубашку, на шее повязан чёрный платок. Она занималась социальной политикой, заведовала от имени королевской семьи клиниками и школами, и это у неё сегодня должна была болеть голова обо всех тех людях, что вернулись с войны и не могли нигде достать нужные им лекарства.

У королевны, конечно, не может быть синяков под глазами. А уставшее лицо с глубокими морщинами на лбу — может. Королевна опустилась на стул так, как будто ноги её не держали.

Ещё она привезла портреты.

— Девушка, вы… вы посмотрите, пожалуйста. Вы посмотрите…

Их были десятки, этих портретов. Несколько миниатюр, написанных маслом, карандашные наброски, явно вышедшие из рук разных художников, мутные фотоснимки и даже один шарж. Со всех них на Ольшу смотрел королевич Нониль, молодой и улыбающийся.

— Извините, — глухо сказала Ольша. — Извините, ваше светлейшество. Я не узнаю. У него была борода…

На Шимшиаре все мужчины носили бороду. Может быть, поэтому жили дольше женщин.

— Глаза, — просяще сказала королевна. — У