В то самое время Даниил впервые поцеловал меня.

И это событие положило начало всем последующим, изменило настоящее, будущее. Поменяло всё.

Помню, что устроилась с книгой прямо в гостиной — на ковре, развалясь. На улице стоял зной, кондиционер работал, но всё равно жарковато было, поэтому одежды на мне оказалось всего ничего: шорты короткие, майка.

Близился вечер, как обычно случается летом — вроде бы светло, белый день стоит, а потом раз — моргнула, и сумерки. Я изредка поглядывала в окно, и казалось, что еще рано, успею и переодеться, и подняться, и собрать с пола рассыпавшиеся конфеты. На часы не глядела совсем — зачиталась, не до того было, поэтому приход отчима благополучно прозевала.

Данил пришел с работы слегка подшофе — непривычно веселый, улыбчивый. Уселся рядом, поглядел на обложку книги, кивнул удовлетворенно:

— Спасибо, что не любовный роман.

Я кивнула важно, так как на этот раз читала что-то о психологическом воздействии и НЛП, а у самой мурашки по коже поползли от его близости и коньячного дыхания. Поглядела в его яркие глаза-хамелеоны: того самого цвета, что не описать — вроде бы серые, а присмотришься, коричневые уже — скорлупу грецкого ореха колером напоминают. Долго лицо рассматривала — так близко впервые. Заметила родинку маленькую над правой бровью, белый шрамик у виска.

Не помню как, кто первый потянулся, запомнился вкус губ — терпких, шоколадных. Въелись в память медлительность движений, от которых выпрыгивало сердце, скользкое поглаживание кромки верхней губы кончиком языка — узнавание, просьба, плавно переходящая в страсть.

Данил тесно прижал к груди — не шевельнуться, впился широкими ладонями в затылок. А я — льнула, ластилась. Руками в его роскошные волосы зарылась, принялась ласкать еще более нежно.

От Даниных прикосновений внутри разгорался пожар, что-то быстро плавилось во мне, и было жарко. О, как приятно было чувствовать кожей его тепло, ощущать во рту вкус, вдыхать цитрусовый запах…

Очнулись, когда его руки под майку забрались и, не найдя белья, грудь накрыли. Я — распахнула веки от томного, невиданного удовольствия, Данил — от осознания, что близко — совсем близко подошел к черте невозврата.

В Даниных глазах туман стоял, дико билась жилка у виска. Он был безмерно красив в тот момент — навсегда запомнилось: зрачок на всю радужку, судорога, мышцы лицевые исказившая — мужская красота в простоте, искренности желания.

— Прости, дурак я, кретин пьяный, — сказал хрипло, руки из-под майки убирая.

Я прикрыла глаза на миг, вдохнула глубже — в надежде успокоить биение сердечное.

— Это я идиотка наивная. Губы раскатала, — пробормотала, надеясь, что получилось неразборчиво.

Мы разошлись по комнатам, стараясь не смотреть, друг на друга.

Стоит ли говорить, что той ночью не спалось — перина казалась раскаленной, подушка слишком мягкой. Когда же удалось забыться, пригрезился один из самых ярких, смелых снов. Естественно, Даниил был главным его участником.

Наутро случилась бесконечная неловкость: отчим взгляда не поднимал, молчал, в себе замкнувшись. Я в досаде губы кусала и перебирала ночные воспоминания.

Вечером, с работы вернувшись, Даниил в кабинете закрылся, чего отродясь не случалось.

Такое действо не пришлось по нраву, и я поскреблась тихонько в дверь, открыла сама, ответа не дождавшись.

Даниил просматривал бумаги — как всегда сосредоточенный, серьезный. На лице ни тени улыбки. Поднял на меня глаза и вздохнул, отложив документы в сторону.

— Мира, — наверняка, снова приготовился просить прощения.

Но, я мотнула головой, перебивая.

— Не извиняйся.

Обошла стол, присела на краешек — рядом с его креслом. Руку протянула, коснулась волос. Увидела, как сглотнул, почувствовала, что надумал отстраниться, встать — острая решимость в глазах появилась.

— Не сбегай, — попросила.

— Ты не понимаешь, — все-таки встал из-за стола отчим.

— Понимаю.

Я понимала.

Знала, что его сомнения терзают, что скотиной себя чувствует, и неправильно вроде бы все это, а с другой стороны — от себя не скрыться. Рано или поздно прорвет. Мы оба знали, что так будет. И если не сегодня, то через неделю, или месяц, год. Искушение на то и есть, что невозможно ему противостоять.

То дикое желание обладать: трогать, целовать, после случившегося вырвалось на волю — я больше не могла сдерживаться, невозможно было спрятать его назад. Как не способен зверь прекратить охоту, почуяв запах крови, добычи, так и я погибала без Даниила, один раз попробовав его на вкус. Наверное, смотрела на него голодными, жалостливыми глазами, как смотрит собака на сочный кусок ветчины, но по-другому не могла! Боги, как же хотелось его — целиком, прямо сейчас.

Он боролся. Я видела этот бой — совести с желанием, с моральными и социальными канонами, он отражался в зрачках. И, коварно — чисто по-женски, не стала дожидаться конца битвы: шагнула к Даниилу, положила руки на плечи.

— Люблю тебя, — прошептала в губы.

И он сдался. Моргнул, словно ко всему на свете теперь готов, на все согласен.

Наклонился, поцеловал — мягкими, сухими губами коснувшись виска, затем щеки, уголка губ.

Возликовала, со всей горячностью прильнув, зарывшись в волосы на затылке. Впечаталась в него, вросла. Бережные прикосновения с каждым толчком сердца становились тверже, хаотичней. Вскоре мы дышали рвано, жадно, торопливо знакомясь друг с другом: застревая пальцами в волосах, путаясь в петлицах.

Остались в кабинете — надолго. Много сладких минут провели на широком диване, задыхаясь, со свистом втягивая в себя воздух и убирая мокрые пряди от лица.

Я никогда так счастлива не была, как в ту ночь, что соединила нас. Сделала любовниками, ближе — некуда.

А потом….

Наутро приехала мать.

Хозяйкой полноправной в дом вошла, по-царски владения свои оглядывая. Мы с Даниилом как раз завтракали в столовой, перешучивались, а стоило ей в холле зашуметь, зацокать каблуками по каменной плитке, как отчим отсел от меня, вмиг перестав улыбаться.

И это суетливое движение таким огромным оказалось предательством, настолько зацепило, что я закрыла глаза, чтобы от обиды в них не полопались сосуды. Да, в глубине души понимала — нельзя, никому нельзя говорить о том, что между нами произошло, а уж матери — даже намека давать не следует, но эта его показная отстраненность — задела за живое. Увидела отчима вот таким — лживым, лицемерным, быстро меняющим маски, и резануло, захотелось крикнуть — пожалуйста, не будь таким со мной! Только не со мной!

Мать вошла, сверкая ослепительной, шикарной улыбкой и первым делом поцеловала Даниила в губы. Пусть мимоходом, смазано, но я зубами