Она поглядывает на дверь с надеждой в глазах. Мой ребенок всё еще надеется, что папа одумается и впустит нас домой. Она верит в это всем сердцем. И как же больно ее разочаровывать…

Глава 3

— Мам, почему папа так делает? — заикаясь, спрашивает Катя сквозь бурные рыдания, а ответа у меня не находится.

И думаю, никогда не найдется. Не смогу я найти объяснение его подлому поступку.

Боже, как же выть хочется. Упасть на бетонный пол и, съежившись в углу, биться в исступлении.

Но я этого себе позволить не могу. Я должна сохранять холодную голову и оставаться сильной, несгибаемой. Ради своей дочери.

— Потому что папа запутался, так бывает, — шепчу я, вытирая ее заплаканное личико.

И нет чтоб Стёпе заткнуться уже, он продолжает подливать масла в огонь, говоря через дверь:

— Имей в виду, на алименты можешь не рассчитывать. Я уже проконсультировался с юристом. Если смогу оспорить отцовство, а я это сделаю, нас разведут уже очень скоро. Нам же с тобой делить нечего. Квартира и бизнес мои, машина тоже. И работала ты в моей фирме неофициально. Так что по факту я тебе ничего не должен. В расчете.

Я разочарованно качаю головой, переваривая слова мужчины, который только что втоптал меня с дочерью в грязь.

Да какой он мужчина после этого! Жалкое подобие… Ничтожество да и только!

С юристом он проконсультировался!

Да он же только пуху на себя нагоняет. Любой нормальный юрист знает, что если мужчина дал свое согласие на искусственное оплодотворение и признал себя родителем, то он уже не сможет оспорить отцовство.

Впрочем, пусть делает, что хочет. Жалкие деньги мне от него не нужны! Нервы дороже.

— Пойдем, Катюш, на автобусе с тобой прокатимся. Ты же хотела съездить к прабабушке? — говорю дочурке, опуская ее на пол и желая хоть как-то ее отвлечь.

— Хотела… и сейчас хочу еще больше, — шмыгает она носом, глядя на меня потухшими глазками, куксится, из-за чего ямочка на ее подбородке становится более выраженной.

Бедный ребенок… Она же всё слышала, видела этот ужас. Она всё поняла… Поняла, что ее бросили, как беспризорного котенка.

Ей сейчас больно… Ничуть не меньше, чем мне. А, возможно, даже больше.

Всё бы отдала, чтобы забрать себе всю ее боль. Душу дьяволу бы продала, только бы она не слышала, какими словами бросался человек, которого она гордо называла своим папочкой… Только бы она не познала, что такое предательство близкого человека.

— Мам, ты плачешь? — Катя заглядывает в мое лицо.

Резко отворачиваюсь и незаметно стираю со своих щек слезы.

— Нет, что ты, дочь, я не плачу, — через силу отвечаю ей бодрым голосом, наклоняюсь, поднимаю сумку с пола и перебрасываю ремешок через плечо. — Катюш, нажми, пожалуйста, на кнопочку удержания лифта.

Катя послушно заходит в лифт и надавливает своим пальчиком на клавишу.

С трудом затащив тяжелые сумки в кабину, мы спускаемся на первый этаж, а оттуда выходим на улицу.

Встаем с дочкой вокруг сумок и молча смотрим на всю эту картину.

Ну и что нам теперь делать? Куда податься?

Выбор у нас невелик. И если выбирать между гостиницей и бабушкой, то ясное дело мы выберем бабушку.

Глафира Никитична женщина упрямая, властная. Но в кругу семьи она меняет личину и становится очень мягкой и заботливой, как и подобает бабушкам. За это я ее очень люблю. И Катюша от нее просто без ума.

Но если мы уедем к бабушке в поселок городского типа, в садик и на работу нам с Катей всё равно придется мотаться в город. А это практически сто километров пути, два часа на автобусе.

Так стоп, у меня же теперь нет работы. Я работала в Степиной фирме, совмещая бухгалтерскую деятельность с задачами маркетолога. Зарабатывала не так много, конечно, но я не жаловалась, поскольку все деньги шли в семью.

А с сегодняшнего дня я стала безработной… без средств к существованию и с ребенком на руках.

Как же стыдно будет сознаваться в этом бабушке, но делать нечего. Другого выхода у нас просто нет.

Я прикидываю в уме, мысленно прокладывая путь до автобусной остановки.

Топать до нее не так далеко, но с таким грузом это будет то еще испытание.

Была не была.

Но прежде, чем идти на остановку, решаю позвонить бабушке и предупредить ее о нашем приезде.

Надеюсь, она сейчас дома, а то мобильного у нее сроду не было. Не воспринимает она все эти современные гаджеты. Даже в качестве подарка.

Только нашариваю в кармашке сумки свой телефон, как передо мной так некстати возникает соседка по лестничной клетке.

— О, Натуль, а вы чего, переезжаете, что ли? — любопытствует она, подозрительно осматривая нас и наши пожитки.

— Да вот, теть Рай, к бабушке собираемся. Погостим у нее до конца лета, а там может, и возвращаться в город не захочется, — вру я, проглатывая горький ком, и улыбаюсь соседке через силу.

— Это вы правильно, нечего в городе пылью дышать, а за городом-то всяко получше будет. Воздух чистый, природа, красота и благодать!

— Вот и мы с Катюшей того же мнения.

Соседка заостряет внимание на Кате, смотрит как-то жалостливо, а затем вскидывает голову наверх и хмурится.

— А муж твой чего не поможет? Как доверил тебе такую тяжесть тащить? Ты ж молодая еще, рожать второго небось захочешь, а как рожать-то, если пуп развяжется? — усмехается она.

Не захочу… А если и захочу, то мой поезд всё равно уже ушел.

— Да бросьте, теть Рай, мне совсем не тяжело.

Отмахнувшись, я нагружаю себя сперва одной сумкой, а затем забрасываю ремешок второй на свободное плечо, едва не складываясь пополам.

Тетя Рая бурчит что-то себе под нос, а потом приближается ко мне, тянется к моему уху и тихонечко проговаривает:

— А он часом любовницу себе не завел, Стёпка-то твой? Видела я его вчера возле рынка с одной фифой с во-о-от с таким пузом, — руками она демонстрирует нежилый размер живота. — И лобзались они совсем не по-дружески.

И мое покрывшееся трещинами сердце теперь разлетается вдребезги. И сумки словно тяжелее во сто крат