Иногда сидим у неё дома. Лера рядом, мы втроём как семья: пицца, фильм, её комментарии с хрипотцой — «мам, не плачь на комедии». Я смеюсь. Делать вид, что легко — не делаю. Просто хорошо. И каждый раз, когда пора уходить, внутри всё сжимается: остался бы. Но нет. Не время. Вика провожает до двери, мягко — «спокойной ночи». И я уезжаю. В лифте хочется биться головой о стену от того, насколько не хочу уезжать. Но уезжаю. Потому что её «пока» важнее моего «остаться?».

Она не даёт двусмысленных намёков. Прозрачно и по-взрослому: «Мне хорошо с тобой сегодня. На завтра — не загадываем». И я благодарен за эту честность, даже если потом грызёт. Грызёт так, что по ночам делаю отжимания на кухонном полу и считаю до ста, чтобы прожечь лишнее.

Разговоры у нас тоже без сахара.

— Зачем тебе я? — спрашивает.

— Потому что рядом с тобой я настоящий, — отвечаю. — И хочу быть рядом.

— Я не обещаю тебе ничего, — говорит. — Только то, что не буду играть.

— Мне это и надо, — говорю. — Остальное — на мне.

Иногда ловлю её взгляд, и там — проверка. Сомнение. Страх подпустить. Я вижу и молюсь про себя: «Только бы не спугнуть. Только бы не наврать».

Засовываю все свои «хочу» глубже. Оставляю «уважаю» на поверхности. Это новая мышца — растёт больно.

Календарь набирает отметки: музей, бег на набережной, суп у неё на кухне, «караоке с нашими», домик в горах, юбилей Лиды. Каждый вечер — как шаг по тонкому льду. Слышишь треск — отступай, не геройствуй. И в этом есть странное счастье: наконец научился не брать силой, а ждать, пока дадут сами.

Сны не отступают. В них всё просто: мы вместе, без пауз. Утром просыпаюсь — никуда не делось желание, никуда не делась любовь, а добавилась выдержка.

Никогда не думал, что выдержка может так ломать и при этом собирать.

С отцом говорю чаще. Он коротко: «Не суетись. Делай. И молчи». Слушаю. Иногда хочется бросить всё, уехать с ней к чёрту на кулички и топить камин, пока не оттает любой лёд. В реальности — уважение, дела, не требовать, снова какие-то поступки». Смешно, но работает.

Бывают вечера, когда сидим у неё на диване, Лера уже ушла в комнату, фильм идёт, звук — тише. Вика рядом, плечо — в десяти сантиметрах. Запах её крема. И вот тогда мне хуже всего. Потому что мне хорошо, как никогда. И хочется сказать «пусти ближе». И я говорю другое: «Чаю?», и иду на кухню. Потому что если скажу раньше времени — всё сломаю.

Иногда она кладёт ладонь на моё предплечье мимолётом. Не задерживает — просто. От этого знака меня трясёт внутри, как от разряда. Эту тряску прячу в шутке, в делах, в «давай я завтра приеду пораньше и отвезу тебя к врачу».

Маленькими гвоздями прибиваю свою голову к реальности.

Я не знаю, хочет ли она меня так, как хочу её. Может — да. Может — нет. Я готов жить с этим незнанием, пока она не скажет что-то определённее. Готов — странное слово для человека, который раньше всё решал тут же. Но это и есть взросление, видимо: уметь стоять рядом и не перешагивать линию.

Ночью снова душ. Холодная вода. Лоб к плитке. И одна мысль, простая, без лозунгов: «Быть достойным. Каждый день». Не «добиться», не «уговорить», не «доказать». Просто — быть таким, рядом с кем спокойно. И если когда-нибудь она скажет «останься» — не обернуться в каменного. Остаться живым.

Закрываю воду. Вытираюсь на бегу.

И понимаю: да, это пытка. Но из тех, которыми лечат.

ГЛАВА 22

ГЛАВА 22

Вика

Три месяца спустя я стою перед зеркалом и прислушиваюсь к себе. Платье сидит как нужно, волосы уложены. Красная помада — для смелости.

Лера за спиной улыбается, держит телефон, но не снимает.

— Мам, я так рада за тебя, — говорит тихо. — Ты умница. Я горжусь тобой и тем, что ты решила. Да, он накосячил, но… он исправляется. Он делает всё для этого.

— Посмотрим, — отвечаю, хотя сердце уже бьётся быстрее обычного.

Лера будто ждала этой точки.

— Ты слышала, что он уходит из политики?

Я оборачиваюсь.

— Что?

— Уходит. Последние дни на должности — и в отставку. Решил открыть своё охранное агентство и быть… больше отцом. И, возможно, мужем. Если ты позволишь.

Я опираюсь ладонью о столик.

— Он мне не говорил.

— И не должен был, — Лера пожимает плечами. — Важные поступки ради семьи делают тихо. Без фанфар. И без «смотри, как я могу».

Я смотрю на своё отражение. Морщинки у глаз, тёплый взгляд. Живая женщина, а не «история болезни».

— Значит, я правильное решение приняла, — шепчу.

Лера обнимает.

— Тогда не сиди тут больше. Езжай к нему.

Я поправляю платье, под которым — красивое бельё. Для себя, для уверенности. Не для оценки.

— А если он не готов? Передумал? — спрашиваю и сразу понимаю, что это больше страх, чем вопрос.

— Тогда я сама его убью, — Лера вздыхает и улыбается. — Но не думаю, что папа такой дурак, чтобы снова всё потерять. Он уже от многого отказался. Посмотри, как он изменился.

Я киваю. Смахиваю слезу, чтобы не смазать тушь.

— Хорошо. Я поеду.

— Напишешь, как доберёшься, — кивает Лера. — И да, ты сегодня красивая до неприличия. Сексуальная, ужасно просто.

— Я теперь всегда такая, — отвечаю и беру ключи.

Его дом — теперь другая квартира, в которой я бал всего несколько раз за эти месяцы. Лифт гудит. Дверь открыл на первый же звонок.

Он не ждал — босые ноги, тёмные брюки, голый торс, мокрые волосы. На секунду — чистое удивление, потом взгляд, в котором и радость, и страх ошибиться.

— Вика?..

Я не говорю ни слова. Захожу. Закрываю за собой дверь. Становлюсь близко. Убираю с его щёк влажные капли. И целую.

Он замирает — как будто не верит, потом дышит, берёт мои ладони в свои, осторожно, будто они из стекла. Отступает на шаг, смотрит в глаза,