— Накинь. И слушай, подруга. Твой бывший/будущий/неопределившийся тебя глазами ест. Я сейчас сгорю от его взгляда, а я огнестойкая.

— Не начинай, — смеюсь. — Пусть жуёт… глазами. Калорийно.

— Ага. У него в глазах — семь курсов в неделю, — фыркает Марина. — И вообще… ты сегодня как гвоздь. Чётко, ровно, держишь всё, что надо держать.

— Переведи, — прошу.

— Ты красивая, чёрт тебя побери. И уверенная.

К нам присоединяется Лида с тарелкой оливок:

— И да, Вика. Он на тебя смотрит так, что мне смущаться приходится за вас обоих. Хоть шторы закрывай и всех к черту выгоняй.

— Пусть смотрит, — пожимаю плечами. — Смотреть не запрещено. Остальное — по правилам.

— Какие у вас теперь правила? — прищурилась Марина.

— «Я у руля. Он без фальши. Никаких “как раньше”», — перечисляю.

— И пункт про «шесть месяцев испытательного» не забудь, — подмигивает Марина. — Я его проталкиваю во всех инстанциях.

Возвращаемся к столу. На танцполе (который просто свободное место между диваном и столом) уже плавятся парами. Федя тащит Лиду в круг, Гордей жонглирует бокалом и шутками. Тимур появляется рядом как по таймеру:

— Потанцуем? Одну. Медленную.

— Одну, — соглашаюсь и ставлю бокал.

Мы встаём в тени гирлянды. Он держит меня осторожно, рука — на лопатке, другая — в моих пальцах. Не жмёт. Не тянет. Просто держит. Танцуем медленно, и я слышу, как у него сердце бьётся быстрее, чем музыка.

— Ты специально выбрал чёрную рубашку? — спрашиваю.

— Нет. Но рад, что угадал, — шепчет. — У тебя костюм… подходящий.

— Скажи уже «сексуальный», — усмехаюсь.

— Сексуальный, — не моргая.

— Вижу, — отвечаю, глядя на его горло. — Виски работает как лампа дневного света — всё видно.

Он улыбается, не оправдывается. Песня заканчивается, я выхожу из объятий первой. Возвращаюсь к Лиде. Та наклоняется к уху:

— Ну?

— Нормально, — говорю. — Руки помнят, голова — тоже.

— Осторожнее, — шепчет. — Но я рада за вас. Хоть за ваш танец.

Позже выходим во двор вдвоём — подышать. Он идёт рядом, руки в карманах, чуть наклонён ко мне.

— Спасибо, что пришла, — говорит. — И что… такая сегодня.

— Я всегда «такая», — поправляю. — Просто сегодня тебе видно.

— Не спорю, — кивает. — Я всё понимаю: правила, темп, «звонить — спрашивать». Но скажу одну вещь честно, без намёков: я тебя хочу. Не как картинку, не как сюжет, не «для эфира». Тебя — живую. И я подожду столько, сколько надо, чтобы это желание не было давлением, а было общим.

Я молчу секунду. Он проглатывает воздух, будто сказал лишнее.

— Хорошо, что честно, — говорю. — И хорошо, что добавил про «без давления». И запомни: любое «хочу» без «уважаю» для меня — ноль.

— Уважаю, — сразу. — И помню.

Марина высовывается в дверь:

— Эй, голубки, торт сейчас вынесут, пропустите — сгорит же желание!

Мы возвращаемся. Торт — простой, домашний. Свечи, «горько», Лида смеётся: «нам можно». Все поют, я снимаю на телефон. Тимур стоит чуть позади, смотрит не на торт — на меня. Я это чувствую спиной. И, что удивительно, не шарахаюсь.

Ночью, когда все уже слегка устали, мы выходим снова на террасу. Тихо. Я опираюсь на перила. Он рядом.

— Вика, — тихо, — можно я скажу ещё одно? Только не злись.

— Говори.

— Ты сегодня пахнешь нами. Страстью, любовью… сексом. Я… обожаю это.

— Тогда держи дистанцию, — улыбаюсь.

— Я готов на что угодно, — усмехается. — Лишь бы рядом.

Друзья расходятся ближе к полуночи. Федя и Лида машут нам из дверей, Марина шепчет мне: «Помада держится пока, но сотри ее уже с помощью его губ». Тимур предлагает довезти — я качаю головой:

— Поеду с девчонками.

— Договорились, — не спорит. — Напиши, когда будешь дома.

— Напишу, — отвечаю.

Он задерживает взгляд ещё секунду — горячий, честный, без театра. Я первая отвожу глаза. Сажусь в машину к Марине и Наташке. Мы выезжаем со двора. Гирлянды остаются позади. Марина оборачивается с пассажирского:

— Ну что, температура поднялась?

— Держим около тридцати семи, — отвечаю. — Но да… он смотрел так, будто мы вдвоём и свет выключен.

— Виски выключил свет, — фыркает Марина.

— Нет, — поправляю. — Не виски.

Наташа ловит меня взглядом в зеркале:

— Ты улыбаешься.

— Немного, — признаюсь. — Совсем чуть-чуть.

Телефон вибрирует. «Спасибо, что была сегодня. Ты — огонь, невероятная. Я баран…но я скучаю».

Я печатаю: «Не обожгись».

Опускаю телефон экраном вниз. В окне тёмное поле и редкие фонари. В груди не штормит. Просто тепло — как от камина, который ещё держит жар, даже когда огонь уже притушили.

ГЛАВА 21

ГЛАВА 21

Иногда кажется, что я живу на паузе. Нажал — и держу.

Утро, душ, зеркало. Смотрю в стену, вода шумит, сердце лупит так, будто бежал. Третий месяц подряд просыпаюсь с одним и тем же: Вика. Как улыбается, как морщит нос, как молчит, когда лучше молчать. Сны — как кино без цензуры: просыпаюсь — будто прожил ещё одну жизнь и снова остался один. Иду под холодную струю, чтобы остыло в голове. Прикрываю глаза и опускаю руку, представляя, что это она со мной. Что она трогает меня. Помогает на десять минут.

Я взрослый мужик. И да, за это время ни с кем. Не потому, что «обет», а потому что всё остальное — пусто и грязно. И рядом с этой мыслью — злость на себя: поздно дошло, поздно включился, поздно научился держать паузу. Но держу.

Гружу себя работой: комитеты, дворы, тексты, встречи. После — зал, бег, боксёрская груша. Ладони горят, плечи забиваются — легче. Ночью читаю — чтобы мозг устал, а не фантазировал. Психолог по субботам: криво, без красивостей, но честно. Учусь рот закрывать вовремя. Учусь не обещать, если не могу. Учусь ждать.

Встречи с Викой — как добровольная пытка и лучшая часть недели одновременно. Звонил — спрашивал: «Можно кино/театр/парк/ужин?» Она задаёт время и место — я прихожу без опозданий. Телефон — в кармане, звук — в ноль. В театре держу программку, чтобы руки не