Юра причмокивает во сне, губки смешно двигаются. Егор, как и всегда, спит на животике, подогнув под себя ножки и задрав кверху попку.

– Маленькие мои, – шепчу еле слышно. – Мамочка вас очень любит. И никому-никому не отдаст!

Кое-как оторвавшись от детей, бесшумно достаю домашний тёплый костюм. Душ я в гостинице принимала, но после поездки, во время которой успела и замёрзнуть и перенервничать, хочется постоять под водой. Долго себе этого не позволяю, быстро споласкиваюсь и, одевшись, выхожу в гостиную.

Давид… сидит за столом. Ну, раз тётя Нина разрешила сесть, значит, всё не так плохо. Что-то я сомневаюсь, что он стал бы качать перед ней права. Да и на тётушку где сядешь, там и слезешь.

– Всё в порядке? – спрашиваю у обоих.

– Да, конечно, – мужчина слегка кивает.

Тётя Нина хоть и продолжает кидать на него недовольные взгляды, но как будто немного смягчается.

– Голодные? – спрашивает в пространство. – Я тут уху сварила, наваристая получилась, поедите?

Кидаю взгляд на сглотнувшего Давида и еле сдерживаю улыбку. Он рыбу терпеть не может.

– С удовольствием, – отвечает мужчина.

– Э-э-э… – смотрю на него, прищурившись, но он, повернувшись ко мне, твёрдо повторяет: – Я с радостью попробую, если угостите.

– Да уж как не угостить гостя, даже если не слишком-то званым явился, – ворчит себе под нос тётя Нина, наливая суп в тарелки.

Мещерский с еле заметным вздохом берёт ложку. Мне и забавно и странно наблюдать за ним, таким. Но съедает он всю тарелку, не поморщившись.

– Спасибо большое, – благодарит тётушку.

Та довольно улыбается. Вообще-то тётя Нина вкусно готовит и нет для неё большего удовольствия, чем получше накормить всех вокруг. Просто в этот раз не повезло с ухой.

– Добавки может? – спрашивает ворчливо, но вполне доброжелательно.

– Нет! – вскрикивает Давид, и я отворачиваюсь, чтобы не засмеяться в голос. – Нет, спасибо! – повторяет уже чуть поспокойнее. – Я правда наелся!

Может, тётушка что-нибудь и заподозрила бы, но тут раздаётся детское хныканье. Мужчина, побледнев, резко оборачивается, вскакивает с места, даже делает пару шагов к двери, но тут же замирает, глядя на меня.

– Пойдём, – говорю негромко.

Давид

Весь мир суживается сейчас до двери, за которой подаёт голос один из моих сыновей.

Мои дети…

Я не успел ещё привыкнуть к мысли, что Ада родила двойню от меня. Не понимаю, что и как делать. Не знаю, как правильно себя вести.

Девушка открывает дверь, проходит вперёд. Иду за ней на негнущихся ногах.

– Кто это у нас тут такой проснулся? – интонации её голоса меняются, становятся такими ласковыми и так явно пронизанными любовью, что я даже теряюсь.

Непривычно.

– Это кто тут капризничает? – воркует Ада, наклоняясь к кроватке, в которой стоит, держась за бортик, крепкий мальчуган.

Тянет к ней ручонки, и она подхватывает его подмышки, поднимает, устраивая на руках.

– Сейчас-сейчас, Егорушка, сейчас пойдём переоденемся, а вот и Юрочка у нас тоже просыпается…

Поворачивается ко мне вместе с сыном, делает шаг вперёд.

– Посмотри, кто приехал, Егор, – смотрит прямо на меня, и ребёнок тоже поворачивается ко мне, глядя ещё сонными глазёнками. – Это… – запинается, но всё же выговаривает: – …твой папа приехал, Егорушка. Смотри.

Мне не хватает воздуха.

– Пойдёшь к папе? – тихо спрашивает Ада у малыша, а потом обращается ко мне. – Подержи его минуту, я пока Юру достану, он тяжелее просыпается.

Протягиваю трясущиеся руки, в которые она передаёт мне ребёнка.

– Не бойся, – Ада смотрит на меня серьёзно. – Всё нормально. Они уже не младенцы.

На секунду меня захлёстывает ужасом, но каким-то невероятным усилием загоняю его внутрь, не давая завладеть собой.

– Привет, – говорю, кашлянув.

Егор смотрит на меня внимательно, хмурит светлые бровки, потом смешно зевает, трёт кулачками глаза.

– Ну вот, а это наш Юрочка, – слышу сбоку и, с трудом оторвавшись от ребёнка на моих руках, растерянно смотрю на второго… абсолютно такого же!

Он, кажется, даже брови хмурит точно так же.

– А я говорила, что они будут для тебя на одно лицо, – Ада, похоже, веселится, наблюдая за моим шоком. – Но на самом деле они разные. Ты поймёшь, если… если будешь проводить с ними больше времени.

А будет ли оно у меня, это время?..

День идёт своим чередом, явно жёстко подчинённый детскому распорядку. Переодевания, кормления, прогулка… дальше парни в ожидании ужина разносят кухню, а я только с удивлением слежу, как летят в разные стороны ложки, лопатки и кастрюли, и как спокойно к этому относятся Ада с тётей.

Вообще оторваться от сыновей у меня не получается. А они то и дело реагируют на моё присутствие. И, глядя на них, я вижу… то будущее, которое могло бы у нас быть.

Отказываюсь думать, что эти часы – последние, которые смогу нормально провести с женщиной, которую люблю, и с нашими общими детьми.

Старательно сдерживаю панику, которая собирается комом в горле, не даёт дышать, не даёт сосредоточиться. Но минуты текут неумолимо, и Ада после ужина поднимается, собираясь укладывать детей спать.

– Идём, посиди здесь, с нами, в комнате, – зовёт меня. – Только тихонечко.

Все её спокойные слова, всё такое разумное поведение – как ножом по нервам. Слежу, как она укачивает сыновей, ходя с ними по комнате, а потом укладывая в кроватки, напевая какой-то простой повторяющийся мотив.

Она идеальная мать. Просто… само совершенство. Не нужно мне было приезжать сюда с ней. Только сам себе душу растравил.

– Давид!

Из роящихся в голове мыслей меня вытаскивает тихий голос.

– Дети заснули, – Ада присаживается рядом на диван. – Может быть, ты хочешь…

– Мне нельзя быть с вами! – вылетает рвано, скомканно.

Оглядываюсь на детские кроватки. Не повышать голос… не надо их будить…

– Почему? – Ада осторожно кладёт руку мне на плечо.

– Я… – смотрю на неё и не могу выдавить из себя ни слова. – Ада… я…

– Давид, – она мягко берёт меня за руку, – что бы там ни было… это не может быть настолько ужасно. Ну ты же никого не убивал…

– Ты ошибаешься, – выговариваю кое-как, и она шарахается назад.

– Что?! – шепчет хрипло.

– Я… довёл до самоубийства… человека, – голос не слушается. – Свою мачеху. Жену моего отца. Она… она… выпрыгнула из окна… Вместе с двумя близнецами. Моими сводными братьями.

– Нет… – Ада смотрит на меня, широко раскрыв глаза. – Нет, Давид, нет, нет, нет! Нет, это невозможно! Это… это…

– Это я виноват, – выдыхаю, чувствуя, как подкатывают к горлу слёзы, которые не получается сдерживать. – Ей было очень тяжело. После родов. Отец много работал, на неё всё свалилось, она всё время ругалась.