– Ты что творишь? Девочка вообще-то замужем! У мальчишки отец есть! – Колька закипает.

– Где? – рычу я. – Где он, этот муж и отец?

– Да твое какое дело? – рычит на меня Колька. – Ты что, не знаешь, как наши диагнозы людям крышу сносят? Может, он сейчас на работе убивается, лишь бы в пустой дом не приходить… Да даже если пьет в черную, чтобы забыть о болезни сына. Это их семья! Это их дело!

– Колян, – пытаюсь остановить его, но…

– Нет, ты меня выслушай! – он тычет пальцем мне в грудь. – Девчонка на тебя молится! Она на любого бы сейчас молилась. От врача жизнь ее ребенка зависит! Все, что она любит, сейчас в твоих руках. А ты и рад! Ты сам-то понимаешь, что делаешь? Ты страх и признательность с любовью путаешь!

– Коль, ты же ни хрена не знаешь, – еще спорю с ним я, но что-то в моей груди уже дрогнуло.

– Да плевать мне, чего я там не знаю, – шипит мой друг. – Когда такие диагнозы дамокловым мечом висят, отношения не строятся! Уймись, Захарский! Гормоны играют – так вон в снабжение сходи! А девку замужнюю не тронь!

– Коль, – стискиваю зубы, а возразить нечего.

Он прав. Во всем. А я придурок. Открываю рот, чтобы выдать порцию ругательств, но… Смотрю другу в глаза.

– Спасибо, – выдавливаю из себя и выхожу из ординаторской.

Слетаю вниз, в фойе, подхожу к кофемашине.

– Черт! Черт! Черт! – долблю по железному автомату, падаю на кресло, обхватываю голову руками. – Он прав… Он, черт возьми, прав…

Вдох, выдох. Встаю, все же покупаю себе кофе. Киваю хмуро поглядывающему на меня охраннику и выхожу на улицу.

Нечего мне здесь делать. У них своя жизнь. И я действительно о ней ничего не знаю. И то, что Костика здесь нет, ни о чем не говорит. Катя его жена. Миша – его сын. А я – просто их врач.

Выбрасываю смятый стаканчик, возвращаюсь в свое отделение. Сначала в палату.

– Кать, – не захожу, говорю из дверей, – я поеду, – подмигиваю Мишке. – До завтра.

Она поднимается, чтобы ко мне подойти, но я делаю вид, что не замечаю, и уматываю вдаль по коридору. Переодеться и прочь отсюда. Прочь.

Парковка, выезд, шоссе… Еду без цели. Просто дорога, просто скорость. Стрелка спидометра почти ложится, меня чуть не уносит в повороте, но адреналин заглушает боль и злость, и они уже не рвут грудь на куски, а тихо и нудно стучат в висках. Шоссе, эстакада, мост… перед глазами только асфальт и небо. Полное ощущение свободы. Призрачное ощущение полета…

А, черт! Сбоку вой сирены. Мотопатруль. Два байка прижимают меня к отбойнику. Сдаюсь. Накосячил.

Вполуха слушаю их имена и звания. Молча подаю им права.

– Это что? – удивленно восклицает гаец.

– Блин, – я подал им пропуск. – Извините. С работы еду, – достаю карточку прав.

– Хирург, значит? – лейтенант почему-то и права уже не смотрит. – В детском онкоцентре?

– Хирург, – киваю головой.

Мужик смотрит задумчиво.

– С работы едешь?

– С работы, – снова киваю.

– Ты давай, – возвращает мне права, – аккуратнее.

– В смысле? – я, если честно, даже не сразу понял.

– Езжай домой, говорю, аккуратнее, – рычит на меня мужик. – Тебе завтра детей оперировать…

Хмурюсь. Вдох, выдох. Звон в ушах. Черт! А он ведь прав. А я – просто эгоист! Гребаный эгоист! От меня столько жизней зависит. В том числе и Мишкина… А я…

Киваю лейтенанту, забираю права, выруливаю на свою улицу. На цокольном этаже моего дома есть дешевый алкомаркет. Сейчас мне туда, а на завтра завести штук пять будильников.

Все. Сегодня доктора Захарского больше нет.

Глава 20 

Катя

– Да они все у него на тебя похожи! – выпаливает Светка.

Видит мой ошарашенный взгляд, запинается, краснеет, отворачивается…

Мы сидим около того самого аквариума. Мишутка пошел на мастер-класс по рисованию на воде, а значит, у меня есть почти час, чтобы пообниматься с подругой! Именно пообниматься! Она прижала меня к своей широкой теплой груди и не отпускает. А я, если честно, даже не пытаюсь отодвинуться. Мне очень нужно чувствовать кого-то рядом.

– Прости, – морщится она, – я не хотела тебе говорить.

Это я ей рассказала о том сообщении в соцсетях. Косте я в тот день звонить не стала, но он набрал меня сам. Впервые за все время, что мы в больнице. Интересовался ходом лечения, говорил какие-то ободряющие слова, спросил, не нужно ли нам чего… Словно что-то почувствовал.

А я слушала его и думала: сколько же я прожила во лжи! Все эти три года я была уверена, что он совершил благороднейший поступок, а я даже не могу отблагодарить его как следует. Корила себя за то, что не могу его любить, что не могу терпеть его прикосновения, мучаю его.

А он не сильно-то и мучился. Оказывается, эта девица у него не первая. Более того, не единственная.

– Он перебрал в городе, кажется, всех мелких блондинок, – фыркает Света, видя, что я не расстраиваюсь. – Как еще у него на работе ничего не всплыло! Не иначе, его матушка всем рты затыкает.

Ком тошноты подкатывает к горлу. Но не от ревности или обиды. От осознания того, в каком дерьме я жила все это время. Я и мой ребенок. Ведь Костя Мишу просто игнорировал. А иногда и злился на меня, видя, что я проявляю свою любовь к сыну. Однажды, выпив, не удержался и ляпнул: «Все никак не можешь забыть своего Захарского!» И я потом долго оправдывалась, что любая мать любит любое свое дитя. И Марк тут ни при чем. От кого бы ни родила, все равно бы любила. Костя не поверил.

– И что ты теперь будешь делать? – с грустью и надеждой в глазах спрашивает меня подруга.

– Лечить сына, – невозмутимо пожимаю плечами я. – Сейчас для меня важно только это.

На самом деле я твердо решила уйти от Кости, но это надо обдумать самой. Без эмоциональных подруг под боком.

– Свет, а знаешь, как зовут Мишиного лечащего врача? – спрашиваю я ее тихо.

– Как? – тон у подруги скучающий.

Ей явно интереснее обсуждать Костиных любовниц.

– Захарский Марк Александрович…

– Да ладно! – вопит она на все фойе и вскакивает. – Скажи мне, что это совпадение! Что это не он!

– Это он, Свет, – еле слышно отзываюсь я. – И он тут лучший хирург отделения. Надежда всех отчаявшихся матерей.

– Катя, это судьба, – моя подруга не кричит.

Просто эмоционально говорит. Но нас слышит, кажется, весь первый этаж.

– Кать, ты должна ему сказать!

– Свет, – пристыженно оглядываюсь, беру ее за руку, тяну вниз, почти принуждаю снова