Она знала, что добром ее не встретят, но не боялась. В ее возрасте страх за собственную жизнь перестал быть колючим, она куда больше переживала за лес и деревню. Когда она уйдет, судьба сама решит, кому передать роль хранителя, пусть даже этот кто-то будет на Степаниду совсем не похож. Но во все времена находились люди, которым род, особая связь с землей и небом дороже золота. Степанида знала: ее слово не будет последним, но разговор все же должен был состояться.

Первыми ее встретили ворота — солидные, глухие, при каменном, с острыми пиками, ограждении. Потом уже донеслись голоса собак. Судя по утробному вою, здоровенных.

— Эй, бабка! — Из будки мужик вышел в черной рубашке и темных брюках. — Ты к кому?

— Кощеева желаю видеть, Петра Васильевича.

Мужик открыл и закрыл рот, но в будку вернулся и кому-то позвонил. Через минуту он вышел снова.

— Иди ты, бабка, отсюда, пока цела. Не принимает он гостей. Тебя приглашали? Нет. Вот и топай!

— Ты бы, сынок, еще раз позвонил, — сказала Степанида, неотрывно глядя ему в глаза. — Шуйская моя фамилия по мужу. До грозы бы поговорить мне с Петром Васильевичем.

Слова ее сопроводил далекий пока еще раскат грома, и мужик бодро сбежал обратно в будку. На сей раз он был там дольше, и, высунув нос, буркнул:

— Жди, бабка.

Она сложила руки на поясе и так и стояла, вполголоса читая молитву. Каждому надобна защита, даже плохим людям. Этих приблудных следовало защищать от них самих.

Кощеев вышел через десять минут: высокий, лет шестидесяти пяти, с массивным носом и холодными серыми глазами, в которых пряталось так много недобрых эмоций. Рядом с ним шла здоровенная псина с коротким отрезанным хвостом и огромной головой — алабай, кажется.

— Шуйская, значит, — сказал Кощеев без приветствия. — Из тех, что деревню основали?

— Да. Степанида Ивановна мое имя, моим прадедом деревня заложена.

— И? — отозвался мужчина. — Зачем пришла?

— Вам бы поискать другое место, — спокойно сказала Степанида. — Добра здесь не найдете.

Ее слова снова сопроводил раскат грома, но Кощеев и глазом не моргнул.

— Это все? Деревенские тебя, что ли, прислали? Мне хватило разговора с председателем.

— Свой дом вы построили на месте старообрядческого кладбища, — продолжила женщина. — По мертвым ходите, живых не жалеете. Вам, Петр Васильевич, хорошо должно быть известно: мертвых лучше не беспокоить.

— Иди, мать, таблетки прими, — бросил Кощеев. — Пока не легла раньше времени рядом с предками в землю.

— Знаю дела твои, Петр, — негромко сказала Степанида. — И людей твоих грехи ведаю. Огонь тот жизни не забрал, а ныне хотите за воду взяться!

Скулы мужчины обозначились чуть резче.

— Зря ты нос свой суешь, куда не следует!

— Остановись! — произнесла Степанида, не мигая глядя ему в глаза. — На себя пристальнее взгляни, Петр Васильевич! Законов ты ни Божьих, ни людских не соблюдаешь, но за чертой за все ответишь. Знаешь ведь в душе: худо будет без прощения, а иные твои деяния и Богу простить будет трудно.

— Иди-ка ты, мать, домой, — посоветовал Кощеев. — Ребятне свои сказки рассказывать будешь.

Противника он в ней не видел, но Степаниду это не волновало. Она сказала, что хотела, предупредила мужчину. Не свернет с тропы — увязнет в трясине, да там и сгинет. Одумается — получит шанс спастись.

— Хотела бы сказывать — выбрала бы тех, кто сердцем чист, — сказала женщина. — Не троньте озеро, в последний раз прошу! Не губите лес, людям зла не чините! Или мало тебе бед, что на семью твою обрушились? Мать твоя, ведаю, мучилась перед смертью, заклинала тебя свернуть с избранного пути!

Прогрохотало в третий раз: прямо над их головами. Пришла, разрослась черная туча, съела яркое солнце. Степанида не могла сказать, когда именно в ней проявил себя этот дар, но порой, едва взглянув на человека, она знала части его прошлого, видела их внутри себя, словно сны. Так получалось не со всеми, но увиденное всегда оказывалось правдой. Вот и теперь по глазам Кощеева она поняла: не было ошибки. Тяжело уходила мать Петра, и до последнего за сына болело ее сердце. И, хотя он был упрям, а дорожил ею и пытался помочь, но деньги не сыграли роли.

— Не лезь не в свое дело, — Кощеев махнул рукой.

Из ворот появились двое с собаками, у которых на мордах читалась ненависть ко всему живому. Так их, бедных, научили: рвать, грызть по команде, слушаться, пока удобны. Кощеев шагнул к дому, но потом все же обернулся:

— Больше сюда не приходи. — И добавил: — Территория частная, спустим собак.

Два громадных кобеля рванулись по команде на коротких поводках, встали грозно на задних лапах, повисли, захлебываясь лаем, но Степанида не шелохнулась.

— Своим умом живите, — сказала она, с каждым из вышедших встретившись глазами. — Сами что собаки при хозяине лаете да зубы кажете, да этих бедных научили только злобе! Сейчас еще можно остановиться, потом будет поздно.

Могли ли здесь у нее появиться союзники? Или этим ребятам уже нельзя было помочь? Но не во всех глазах она прочла пренебрежение и насмешку…

— Пшла прочь, бабка! — рявкнул один из бугаев, повторно спуская собаку.

Однако, пес как о стену разбился, не добравшись до Степаниды каких-то десять сантиметров. Он хрюкнул, расчихался и сконфуженно заскулил, отступая.

— Зверя не наказывай, — сказала Степанида. — Он не виноват, что его хозяин — дурак.

И пошла прочь неспешно, под раскаты грома да блеск молний. Там, у северного края стены, она оставит им подарок — мешочек с травами да камушками от нечистой силы, как ее бабушка учила. Мало кто сейчас в это верил, но порой достаточно было просто чувствовать. На невидимое обычными глазами смотреть — что глубину омута травинкой измерять. Потустороннее себя показывало редко, и только тем, кто зрит душой. Кощеев, понятное дело, не видел ничего дальше своей алчности. Земля была для него капиталом, лес — материалом, озера — просто лужами. Степанида не знала, конечно, его точных планов, но она привыкла анализировать и предполагать, и, судя по его реакции, попала в точку в своем предположении. Теперь ей следовало найти более молодых и активных союзников, и кое-кто у женщины на примете уже был...

Внезапно она услышала за спиной пыхтение и поняла, что собаку-таки спустили с поводка ей вслед. И бежала она, судя по всему, быстро. Степанида знала, что делать в таких случаях: дед ее, к которому она давным-давно ездила в гости в Сибирь, держал мохнатых кавказских овчарок.

Она обернулась и встала прямо, глядя мимо зверя, одной рукой медленно доставая из кармана особую смесь специй, а вторую пряча под плотный передник. Женщина взяла специи на всякий случай, зная, что у Кощеева много собак.

— Добрый зверь, хороший зверь, — сказала она мягко. — Не злись. Фу. Нельзя. Я не хочу тебя обижать.

Жил у них в деревне один кинолог. Лаской, говорил, злую собаку, особенно если она атакует, не остановишь. А у женщины против такой махины и вовсе, по его словам, не было шансов…

Оглушительный раскат грома сбил пса с толку, и он, сбавив темп, остановился в метре от Степаниды в напряженной позе, показывая огромные клыки.

— Хороший пес, — Степанида по-прежнему не смотрела собаке в глаза. — Умный зверь, сильный. Иди домой. Иди на место.

Хлынул ливень. Пес стерег ее, словно добычу, но она по-прежнему не боялась. Кто кого? Она была терпелива, и дождь ее не донимал.

— Рок, ко мне! — наконец донеслось откуда-то, и зверь тотчас, развернувшись, побежал обратно к хозяевам.

По пути он еще обернулся на нее, пронзив тяжелым взглядом, но в собачьих глазах не было ни холода, ни злобы, лишь странный интерес. Внутренним чутьем Степанида осознала: они очень скоро снова встретятся.

Глава 10. Полевик, Леший и Водяной в придачу

Василиса

— С днем рождения, лапушка моя!