Он кивнул. Провёл ладонью по лицу.

— Можно я хоть что-то сделаю правильно? — спросил. — Для тебя, для Леры. Пожалуйста. Как человек, который виноват и хочет хоть чуть-чуть искупить. Отвезти, привезти, помочь с бумагами, счетами.

— Можно, — ответила. — Мы — родители Леры. Мы говорим о ней и о делах. Никаких ночных «поговорим». Никаких попыток вернуть «нас». И ещё. Я тебя прощаю. Не потому что ты заслужил. Потому что мне надо жить. С прощением легче дышать.

Он сжал губы, кивнул, как будто держал слёзы зубами.

— Спасибо. Я… спасибо.

— Не путай, — сказала я. — Это не подарок тебе.

Мы сидели ещё немного. Вечер сгущался. Чужая собака утащила палку, ребёнок заплакал, мама сказала: «Не драматизируй». Я улыбнулась этой фразе — как будто про нас.

Он встал первым. Неловко.

— Береги себя, Вика, — сказал.

— Ты тоже, — ответила. — И не прячься. Ни за работой, ни за словами. Это не щит.

Он кивнул. Повернулся и пошёл к машине. Не оглянулся. Я проводила его взглядом до машины и больше не смотрела.

Посидела ещё. Сердце болело — тихо, как ноет шрам на погоду. Но дышалось свободно. Я достала телефон. Написала Лере: «Я во дворе. Скоро поднимусь. Купи хлеб».

Поднялась домой пешком, не вызывая лифт. На кухне пахло мятой. Я поставила чайник, вынула любимую кружку с синей полосой. И внезапно заплакала — тихо, без звука, уткнувшись лбом в холодный шкаф. Не от злости. От того, что всё это было. И кончилось.

Когда чайник щёлкнул, я вытерла лицо, налила воду и села у окна. За стеклом темнело, и в окнах напротив зажигались лампы. У каждого — своя кухня, свой чай, свои разговоры. Я сидела со своим. И знала: завтра утром опять будет солнце на подоконнике, работа, звонок дочери. И никто, кроме меня, не проживёт за меня мою жизнь.

ГЛАВА 12

ГЛАВА 12

Утро началось с тишины. Не той, что давит, а обычной — чайник, вороны во дворе, лифт, который опять застрял между этажами. Я сварила кашу, поставила две чашки: себе и Лере. Она пробежала на ходу, поцеловала в висок, схватила контейнер и убежала на пары. Дверь хлопнула — и стало ясно: живём.

Я пошла на работу пешком. Осень тёплая, асфальт сухой. В издательстве пахло краской и картоном. Директор позвал в кабинет, положил папку:

— Потянешь этот проект? Сроки жёсткие, заказчик с характером.

— Потяну, — сказала я и впервые не сомневалась, что правда потяну.

В обед написала Лиде: «Давай по чашке кофе?». Сидели в маленькой кофейне, обсуждали плитку для её кухни и мой дурацкий кран, который капает ночами. Она глотнула, посмотрела на меня:

— Ты другая.

— Какая?

— Настоящая.

Мы посмеялись, поболтали обо всем и разошлись. Иногда такие вот простые встречи делают день светлее.

Вечером я зашла в онкоцентр — отдать пакет платков и шапок. Девушка у ресепшена сказала «спасибо» и спрятала горло в шарф:

— У вас они красивые были. Я видела вас раньше. Вы всем улыбались.

— Не всегда, — честно ответила. — Но старалась.

Дома села у окна и впервые за долгое время достала блокнот не «отчитаться», а просто так.

Тимур писал редко. Про Леру — «переправишь ей сканы?» — или короткое «как самочувствие?». Иногда присылал деньги на карту с пометкой «для дел». Я принимала. Отвечала ровно: «Спасибо. Документы отправила. В воскресенье Лера у меня». Когда он звонил, говорил спокойно, без лишних слов. Один раз сказал:

— Я нашел психолога для себя. Хожу. Не ради вида.

— Хорошо, — ответила. И правда подумала «хорошо».

Иногда в ленте возникал его прямой эфир, и алгоритм пихал мне в лицо его голос. Я листала дальше. Не потому что «плевать», а потому что я выбрала: жить свою жизнь, а не чужую. Если где-то в городе попадался мне мужчина со спины — высокий, в пальто, — сердце вздрагивало. Я останавливалась, смотрела — и шла своей дорогой.

На работе мне предложили вести авторский небольшой цикл — колонки на городском сайте «как мы живём после». Без жалости и без сахара. Я писала про горячую воду в кружке у кабинета, про плед в два часа, про то, как научиться не стесняться коротких волос и уставшего лица. Про то, как возвращать себе вещи по одной: любимую чашку, прогулку, красную помаду. Комментариев было много. Плохие я не читала, хорошие — сохраняла. В один день пришло письмо: «Спасибо. Я сегодня встала и сварила суп. Вы не знаете меня. А я — улыбаюсь из-за вас». Я плакала над этой строкой и чувствовала: не зря.

Марина как-то привезла коробку и сказала:

— Там платье. Попробуй. Просто померь.

Платье оказалось простое, чёрное, мягкое. Я надела и долго стояла перед зеркалом. Сначала чужая. Потом — снова я. Сняла, отложила «на потом».

Лера принесла новые снимки с съёмки. На одной — она в белой рубашке, волосы собраны, взгляд взрослый.

— Я красивая? — спросила.

— Очень, — сказала я. — И сильная. Но сильной не надо быть всегда. Понимаешь?

— Понимаю, — кивнула. — Я тебя люблю.

— Я тебя тоже.

Иногда накатывало резко. В магазине у полки с пастой — его любимая, рука тянется и замирает. В шкафу нашла его старую футболку — давно ничем не пахнет, а сердце колет. В телефоне — папка с фотографиями: мы втроём у баннера, шарлотка, Лера маленькая в новогоднем костюме снегиря. Я не удаляла. Научилась не открывать без надобности. Память — не мусор. Но и не комната, в которой живёшь.

Однажды в воскресенье Тимур пришёл за Лерой. Позвонил заранее, спросил. Я открыла. Он стоял и смотрел на меня. В глазах — вежливость, не растерянность. Лера надела шарф, чмокнула меня и вышла с ним. Они вернулись через три часа — пахли кинотеатром и морозом. Лера сказала: «Мы нормально поговорили». Я кивнула. Тимур сказал: «Спасибо». Я кивнула. Всё, что нужно было сказать, уже было сказано раньше.

В тот же вечер я вытерла пыль на полке, где стояла шкатулка. Достала кольцо. Долго держала на ладони. Снова убрала. И впервые не кольнуло. Просто предмет. Часть истории.