Тут я понял, что вколоченное в меня Степанычем стало убеждениями и запомнилось, а не понялось. Кстати, подобная беда происходит со многими новичками. К их несчастью, я не умею, как Дядька, разрушать эти омертвелости, не убивая при этом желания идти дальше. Дядька для меня до сих пор величина недостижимая.

– О чем это ты? – сумел я разыскать вопрос.

– Ну, смотри сам. Ты говоришь, что печище – это объем свободного сознания, которое у тебя еще осталось. А при этом описываешь, скорее, способность, чем объем.

Вот чем мне не нравился Дядька, так это своей способностью спокойно уничтожать мою уверенность в том, что я умный. В отличие от Степаныча, он не выглядел колдуном и не вел себя как колдун. И взгляд у него не был страшным. Но разрушал он во мне еще больше, чем Степаныч.

Как умный человек, столько повторяя для себя определение печища, как свободного сознания, еще не занятого мышлением и сумасшествиями, мог не заметить, что говорит о способности видеть широко? Эта мысль меня потрясла так, что краска прилила к щекам. Я точно опозорился перед Дядькой.

– Э, да ты переживаешь, а не думаешь! – заулыбался он, – так ты на веру примешь, а как же Наука думать? Вот смотри…

Это «вот смотри» каком-то образом меня спасло, и я не сразу понял, что именно так Дядька включал мой разум, то есть запускал думанье, которое и начинается с созерцания.

– Вот смотри сам, каковы признаки печища. С одной стороны о нем можно сказать, что оно у всех разное, то есть имеет размеры. Что еще?

– Еще оно расширяется. То есть может расширяться у одного человека, значит, может и сужаться.

– Ну, во всяком случае, на стариках мы видим, что с возрастом у нас мозги уж не те становятся, – сделал он невинные глаза, – нам уж все труднее догонять вас молодых своей мыслью…

Издеваться Дядька не умел. После Степаныча это все было совершенно невинно. Так, шутка. Я только вздохнул в ответ.

– Ну и еще одно наблюдение. Это самое Печище, вроде бы должно лежать вне остального мышления, раз оно свободное сознание. Однако ты с его помощью решаешь задачи. Значит, впускаешь в него куски остального мышления, а потом освобождаешься от него.

– Действительно, – вдруг дошло до меня, – Если бы это было такое же сознание, как то, что занято мышлением, оно было бы однородно и просто последовательно заполнялось бы образами. И тогда, впусти печище в себя образы, оно ими заполнилось бы и все…

– Вот! – кивнул он, – К тому же ты упустил, что можно и по-другому описать работу Печища. Поскольку ты все время здесь, когда думаешь, все время как бы неподвижен, то кажется, что ты в середине и подтягиваешь к себе мышление, которое как бы облаком висит вокруг тебя. Подтягиваешь в Печище. А если взглянуть по-другому. Это сознание заполненное памятью неподвижно относительно тела, а ты путешествуешь по нему своим печищем, разглядывая разные части. На что похоже?

– На глаз, – ответил я. – Точно луна такая, которой я вожу по сознанию, как круглое окно, которое умеет закрываться и открываться…

– Ну-ну. Пусть будет так. Главное, что теперь ты можешь его изучать. Вот опишем, что видится. Во-первых, это какая-то способность сознания, звучит приемлемо?

– Вполне.

– Значит, Печище – это сознание. Хотя и не такое же, как сознание, которое хранит в себе память, то есть мышление и прочее.

Я кивнул.

– К тому же печище как-то связано с объемом. С объемом сознания.

Где-то внутри меня точно волна прокатилась от этих его слов: значит, он все-таки не воюет со Степанычем и не отменяет все, что тот сказал! И тут же пронзила следующая мысль: он просто идет дальше!

– Идем дальше, – точно подслушав меня, улыбнулся он, и тем перехватил мое внимание, – Печище способно что-то менять в себе. Соответственно, меняется и объем Сознания, которое ты можешь рассматривать…

– Как зрачок!..

– Как зрачок в глазу. Но с возрастом этот зрачок сужается, точно зарастает. А кресением его можно снова очистить или как-то расширить.

– Или усилить способность?

– Гм. Вот у тебя, ты говоришь, эта способность усилилась? А можешь ты при этом сказать, что это ты ее усилил?

– Пожалуй, нет…

– Вот то-то и оно. Ты чистил, убирал помехи. А усиливалась она сама. О чем это говорит? О том, что это, скорее, не способность, а орган. Один из твоих членов, обладающих способностью…

Дядька обладал потрясающей меня логичностью. Точнее способностью рассуждать последовательно и видеть малейшие противоречия рассуждения и несоответствия с действительностью. Единственное, что меня с ним примиряло, это то, что он искренне меня этому учил, ничего не утаивая.

– А раз это орган, то возможен вопрос, – он посмотрел на меня, и я понял, что вопрос должен задать я.

– Какой орган?

– Вот видишь, как язык нас ловит. Ты используешь иностранное слово, и оно задает не тот вопрос. Это оно его задало, а не ты. А ты скажи орган по-русски.

– Ну, член. Ты уже сказал.

– И вопрос.

– Какой член?

– Э! – усмехнулся он. – Это ты по образцу. А ты всмотрись в само слово и задай вопрос, который в нем скрыт. Который напрашивается. Орган – он сам по себе. А член?

– Ха! Член чего?!

– Вот! Ну и?

– Член чего? А чего?

– А чего бывают члены? Конечно, не политбюро. Чего? Чему он у нас принадлежит?

– Телу… – растерянно вымолвил я. – Какому телу?

– Вот так-то вот, – погладил он меня по голове, точно ребенка. – Ну да попьем чайку, чтобы не отчаиваться. А потом посмотрим, как это самое печище можно пощупать.

И мы пили чай и «щупали» печище еще долгое время. И щупали, раскладывая карты и собирая стожок.

Глава 7. Стожок в печище

Одной из интереснейших тем был его (Дядькин – прим. составителя) рассказ о том, как можно определить размер своего печища. Суть его сводилась к следующему.

Сознание является однородной средой. И нельзя определить, какое количество сознания ты можешь охватить своим видением, если в нем нет помехи, в которую твое видение упрется. Как нельзя определить размер