Какие помехи могут встречаться видению, когда оно созерцает сознание? Образы. Только образы. Сознание воспринимает впечатления от внешнего мира в виде образов. Если вспомнить стожок, то есть пасьянс, то образы можно уподобить картам. При этом, карты-образы бывают разными. Как бы разного качества. Одни из них ясные, а другие словно мутные. Они-то и оказываются помехами видению. Что такое «мутность» образов – особый разговор. И возможно, что это лишь условность, говорить об образах так. Эта мутность такого рода, как если бы ты смотрел не прямо сквозь стекло, а сбоку, сквозь торец. Иначе говоря, сам образ всегда ясный, но вот если он встал перед видением не так или не в том месте, ты его замечаешь и с тем уловляешься. А как только ты уловился одним образом, ясность твоего видения потеряна.

Получается, что печище – это некое пространство сознания, в котором от одного видимого образа до другого укладывается наибольшее число «невидимых» образов, образов, не привлекающих к себе особого внимания.

Такое место в своем сознании можно нащупать, к примеру, перечитывая собственные письма. Дядька же просто следил за тем, как люди говорят и буквально глазами видел, как в последовательные рассуждения, представляющие из себя цепочки образов, вытекающих один из другого, вторгается что-то чужеродное. Мутный образ. Тут он останавливал меня и помогал убрать помеху, чтобы рассуждение продолжилось естественно.

Для того, чтобы это стало понятно, он раскинул передо мной карты, тот же самый стожок моей бабушки, то есть пасьянс «Свободная ячейка», и показал, как раскладываются рядки, и как они перебиваются случайными, чужеродными образами.

– Так вот, это самый длинный из получившихся рядок, – показал он после того, как разложил «Детство» – то есть тот начальный расклад, который получается сам собою, без отправления карт «подумать» в угол, – это и есть размер твоего печища.

Не помню точно, но в этом рядке получилось, примерно, четыре-пять карт.

– Возьми листок бумаги, – велел он, – и поставь в середке пять этих точек в одну линию. А теперь обведи их кругом. Вот печище. И вмещает оно у тебя за раз не более пяти образов. Значит и задачи ты можешь решать не более, чем из пяти образов. То есть пяти ходов. Будет больше – запутаешься.

Каким-то образом я почувствовал, что и мое настоящее печище способно вмещать не более пяти образов за раз. И это было обидно.

– Вставь туда остальные рядки, чтобы они начинались на окружности и стремились к середке.

Я вставил и получилось примерно так.

– А теперь увидь, что остальные части рядков остались за границами круга. Продолжи их туда и пойми. Это понятия о жизни, которые ты имеешь. А в середке – главное твое понятие. На нем ты живешь и кормишься.

Затем он велел обвести каждую из получившихся линий кругом. Получился как бы цветок с тремя лепестками.

– Вот смотри, – объяснил он. – Эти пять точек в середке – это твое печище, условно говоря. Оно охватывает пять из четырнадцати карт. Значит, пять из четырнадцати образов, входящих в это понятие. А это главное понятие твоей жизни, ты его знаешь лучше всего. Вот от других понятий сюда попали только три или две карты. И сразу видно, что их ты знаешь хуже, потому что в печище от этих понятий только небольшие кусочки.

Конечно, это все была условность, да и не все было понятно. Например, я никак не мог решить, что такое главное понятие жизни для меня. Но я точно чувствовал, что такое понятие у меня есть, его только надо было найти. Впрочем, Дядька, с его потрясающей способностью чувствовать мои внутренние вопросы, тут же сказал:

– Главное понятие тебе искать не надо. Просто, когда собираешься чем-нибудь всерьез заняться, вложить в какое-то дело кусок жизни, считай, что делаешь его, потому что думаешь, что у тебя есть об этом деле понятие. Когда начнешь делать, заметишь, что дело потребует привлечь еще несколько понятий. Без них оно делаться не будет.

Вот и получится, что на какое-то время у тебя появилось главное понятие и дополнительные. И они все как-то проявляются в твоем печище. Я много лет людьми руководил, и ко мне приходили с разными делами. Ну, заставишь его рассказать, что хочет. Это обычно еще как-то удается. Тогда просишь рассказать, как он намерен свое дело делать. Ну и начинается!

Тут ведь как, – на самом-то деле надо бы сказать: расскажи как ты себе представляешь это дело. Потому что как представляет, так и будет делать. Как образы выложены, так и делается.

И вот он начинает рассказывать, а я слежу, сколько карт он разложит по порядку, в ряд то есть. И на чем собьется. И пока не выложит мне все понятие целиком, я с ним не ряжусь. Как говорится, ряд не заключаю. – У него в голове порядку нет.

И что же такое этот порядок оказывается на поверку, если человек этому делу жизнь отдает? Как думаешь? Вот твоя бабушка называла эти рядки карт в Стожке прядками. Моя Нюра грядками зовет. Раз прядки, значит, прядется нить. Из нити ткется ткань. Какая? Какая еще, как не жизни…

И значит, он ко мне не за подрядом и не за разрешением пришел. Он ко мне за помощью идет, чтобы случаем жизнь не просрать из-за того, что без понятия. А какое понятие, когда у тебя из четырнадцати карт сами собой только пять в ряд укладываются!? Вот этим природным умом ты и строишь свою жизнь.

Напомню, в Стожке начальный расклад карт производится без использования свободных ячеек вверху. Ты просто перекладываешь по рядам, то есть упорядочиваешь то, что само по себе переставляется. Это называлось у моей бабушки детством, пока ребенка не отправили в школу набираться ума-разума. То есть учиться собирать более длинные пряди. Соответственно, раз ты все начальное упорядочивание делаешь как бы сам, то есть без ученичества, то и считается, что это твой природный ум, как он мог бы развиться без целенаправленного совершенствования.

Где-то в глубине моего сознания всегда жило уважение перед природным умом. Более того, до этого разговора я считал, что Дядька просто без меры одарен умом от природы. И только тут я начал понимать, что он спокойно сделал себя. Сделал способным