Многим кажется, что ради острого эффекта самого наркотика такой краткий спад вполне можно потерпеть. Наркотик сильно стимулирует чувство благополучия, вызывает экстраверсию, чувство счастья и близости с окружающими, отчасти потому, что ухудшает восприятие негативных эмоций, в частности грусти, гнева и страха. Аффективная нейробиология (наука об участии мозга в формировании настроения и чувств) весьма четко демонстрирует, что мы не можем чувствовать того, чего не различаем, поэтому такая просоциальная склонность кажется доведенной до совершенства и помогает понять, почему экстази называют «таблетками любви», а сам препарат берут на вооружение брачные консультанты. Что касается неприятных острых эффектов, этот наркотик может вызывать перегрев, бруксизм, ригидность мышц, потерю аппетита, синдром беспокойных ног – впрочем, ничто из этого на танцполе не возбраняется.

На концертах, где я часто бываю, «Э» – популярный препарат, поскольку усиливает восприятие световых эффектов и гитарных риффов, а также общее ощущение «причастности» к толпе. Я, сама воздерживаясь от приема таких усилителей, разумеется, ценю стихийные обнимашки и любвеобильный ритм, присущий тем, кто принимает экстази, – это куда лучше громкого непотребства пьяниц или почти коматозной «умиротворенности» укурков. Я иногда думаю, что, не будь экстази, последними танцующими на танцполе в эндшпиле концерта были бы те, кто трезв (а их на концерте больше, чем вы могли бы подумать!). Итак, что касается острых ощущений, экстази хорош по всем статьям.

Но, увы, чем больше наркотика вы принимаете, тем мощнее становится b-процесс, а оппонентная/темная сторона этого наркотика поистине ужасна. Многим из тех, кто регулярно употребляет экстази, суждена пожизненная депрессия и тревожность. Исследования, проведенные на крысах и приматах, показывают, что MDMA в дозах от умеренных до высоких повреждает нервные окончания, возможно – необратимо. Например, у приматов, получавших экстази дважды в сутки на протяжении четырех дней (восемь полных доз), снижение количества серотонинергических нейронов прослеживается даже семь лет спустя.

Окрашивание серотониновых нейронов в коре головного мозга у мартышки; ткань была обработана физраствором (A), ткань через две недели после приема MDMA в дозировке 5 мг/кг дважды в сутки в течение четырех дней подряд (B) и через 6–7 лет после приема такой же дозы

По-видимому, MDMA наносит непоправимый ущерб, в особенности серотонинергическим нейронам, что приводит к дегенерации аксонов и потере связи между клетками[53]. Такие нейротоксические эффекты позволяют предположить, что этот наркотик никак нельзя назвать безобидным. Хотя пока не вполне изучено, как влияет на человеческий мозг регулярное или полурегулярное «развлекательное» употребление этого наркотика – поскольку такие исследования потребовали бы аутопсии (в том числе представителей контрольной группы!), я все равно считаю, что ситуация мрачная. Например, степень активности употребления MDMA человеком положительно коррелирует с угасанием серотонинергической функции. Всем, кто подумывает попробовать этот наркотик, следует прочесть исследование, опубликованное Линн Тора и ее коллегами в 2014 году[54]. Цель их работы заключалась в проверке вопроса, оказывает ли MDMA такой же долгосрочный эффект на людей, как на животных. Угнетение функции серотонина и норадреналина считается особенно характерным предиктором депрессии, импульсивности, когнитивных нарушений, так как роль нормальной передачи серотонина сложно переоценить при поддержании настроения, регуляции поведения и мышлении. В исследовании участвовала почти тысяча человек: 20 % из них ранее не принимали наркотик, а все остальные были примерно поровну разделены на пять отдельных групп, представители которых принимали наркотик «для развлечения». Исследуемые из первой группы употребляли только алкоголь и/или никотин, исследуемые из второй группы принимали каннабис, но при этом также могли употреблять алкоголь и/или никотин, исследуемые из третьей никогда не пробовали MDMA, однако употребляли амфетамин, кокаин, героин и/или кетамин. Представители двух оставшихся групп принимали MDMA; в первой из этих групп исследуемые принимали MDMA хотя бы раз в течение последних шести месяцев, но воздерживались от него на протяжении как минимум трех недель до начала исследования. Наконец, в самую последнюю группу входили бывшие «пользователи» экстази, которые, однако, не принимали этого наркотика на протяжении как минимум четырех предшествующих лет. Исследователи оценивали ряд показателей, в том числе несколько связанных с настроением и познавательной деятельностью. Исследование привело к двум основным выводам. Во-первых, завязавшие и активные «пользователи» экстази практически не отличались и, во-вторых, представители этих групп демонстрировали значительно более выраженные с клинической точки зрения уровни депрессии, импульсивности, нарушений сна и ухудшение памяти. Еще раз отмечу, все эти люди принимали экстази «для развлечения», многие из них не употребляли наркотик годами, и тем не менее, соответствующая недостаточность все равно оставалась у них поразительно очевидной.

Должна добавить, что мои собственные контакты с теми, кто принимал MDMA, вяжутся с выводами Торы и ее коллег. Первым ЛСД-шником, которого я хорошо знала, был бывший студент по имени Дуг. Невероятно яркий и открытый, он с усердием накапливал исследовательский опыт и одно лето проработал в моей лаборатории. Хотя неделю за неделей он становился все более необязательным, свое мнимое присутствие он все-таки оправдал, так как выдавал умные и глубокие идеи о постановке экспериментов и их интерпретации, а будучи включенным в работу, он показывал себя очень хорошо. В конце концов я выяснила, что причина такой чересполосицы в его профессиональной эффективности связана с его подработкой – он был диджеем на рейвах в близлежащем городке. По-моему, дело было в конце 1990-х, тогда такое занятие было в новинку. Он хорошо микшировал треки и поделился, что MDMA помогает ему оставаться на нужной волне в течение многочасовых вечеринок. После того лета успеваемость у Дуга немного снизилась, но я особенно с ним не общалась до тех пор, пока он не попросился вновь заняться исследованиями вместе со мной на следующее лето. Я была не в восторге, но, поскольку научное руководство студентами было ключевой составляющей в моей профориентации, я всегда старалась предоставлять студентам такую возможность и выделила для него время. Ничего не вышло. Он топтался на месте со своими идеями, допустил за первую неделю больше ошибок, чем большинство новичков за семестр, а также забывал, о чем мы говорили, особенно накануне. Он часто и многословно извинялся, но я просто не могла оставить его в лаборатории, поскольку мы работали с живыми животными (мышами), и их самочувствие беспокоило меня как с научной, так и с моральной точки зрения. К тому времени мы оба уже успели осознать, насколько сильно он деградировал, и даже обсудить возможную причину этого, поскольку он предположил, что «слишком поднажал на экстази». Я случайно пересеклась с ним несколько лет спустя, будучи