И все же... ее единственный глаз продолжал смотреть на него.

Смотреть с ненавистью, превосходящей все, что он когда-либо знал.

* * *

Ими овладело непреодолимое желание не просто уничтожить себя, но и стереть с лица земли своих товарищей по оружию. Источник этой безумной, всепоглощающей ярости был рядом - нечто, невидимое и невыразимое, но уже здесь, среди них. Оно дышало смертью, раздувая в воздухе ядовитые испарения, швыряя во все стороны вихри болезни и разложения, окутав умирающую деревню Хорту пыльной бурей.

Когда мгновением позже буря схлынула, над селением повисла зловонная, гниющая зелень. Люди хватались за животы, падали на колени, извергая черную, вязкую желчь. Те, чьи тела были крепче, устояли, но их разум уже дрожал под напором безумного, первобытного зова. Они схватились за оружие - за мечи, за боевые топоры, за копья, ведомые жаждой убивать.

Ярость вспыхнула мгновенно, распространяясь, как пламя по сухой траве.

Раздался звон стали. Удары булав дробили черепа, раскалывая их, как глиняные кувшины. Боевые топоры рубили конечности, копья пронзали горла, вспарывали животы. В каждом переулке деревни кипела беспощадная, чудовищная бойня. Головы летели с плеч, коленные чашечки разбивались, люди валились наземь, увязая в собственной разорванной плоти.

Кровь текла по улицам, заполняя рытвины багряными потоками. В грязи корчились тела, отрубленные руки с зажатыми в пальцах клинками еще дергались в предсмертных судорогах. Солдаты, чьи животы были вспороты, пытались подняться, волоча за собой тяжкие клубки собственных кишок, пробираясь сквозь озера крови и человеческих отбросов.

Вскоре к пиршеству смерти присоединились дикие собаки. Обезумевшие от запаха крови, они бросались на мертвых и умирающих, рвали зубами плоть, срывали куски лиц, вырывали потроха из еще теплых тел.

Воздух наполнился многоголосым хором. Завыли собаки. Закричали раненые. Мужчины ревели боевые кличи, оседая в лужах собственной крови. Черные доспехи блестели под луной, покрытые свежей красной изморосью.

Хорта стала кладбищем, населенным лишь умирающими, безумцами и бесплотными тенями.

И это был еще не конец.

* * *

Остатки его армии бежали, теряя всякое подобие порядка. Йемура погнался за ними, голос его разносился над полем, срываясь на хриплые крики. Он звал их по именам, требовал остановиться, но страх, засевший в их сердцах, заглушал все звуки. Они были не воинами, а загнанными зверями, агонизирующими псами, бегущими за собственными тенями.

Они исчезли в тростниковом лесу, тени, растворяющиеся в тенях.

Тростник поднимался стеной, шурша и скребясь, нашептывая десятком сухих, сиплых голосов. Йемура мчался вперед, но казалось, что заросли смыкаются, замыкая его в себе. Тропы, петляя, обрывались в никуда, закручивались в лабиринт, замкнутый, как западня.

Крики воинов, некогда закаленных в боях, теперь звучали, как плач детей. Эти вопли вонзались в его сознание, точно ржавые гвозди, пробивая виски, но он не поддавался. Он не склонится перед кошмаром Чумной Девы, не станет свечой, затушенной горячим дыханием болезни.

Сквозь камыши прокралось движение. Незримое, крадущееся, шуршащее сотнями лап и скрюченных пальцев. Что-то тащилось за ним, хватая за лодыжки липкими, черными от гнили ручонками.

Ведьма, - сказал он себе, пробираясь вперед, разрывая полотно кошмара.

Ее заклятие разъедало его изнутри, разлагало рассудок, точило его душу, дробило мысли, точно кости в гнилых челюстях. Но даже когда из тростниковых зарослей выглядывали крошечные, опухшие лица, их рты раскрывались в безмолвном вопле, он твердил себе: это неправда. Это не может быть правдой.

И все же он видел ее.

На извилистой тропе, преграждая путь, стояла она - скрюченная старуха, иссохшие руки тянулись к нему, как голые ветви мертвой яблони.

Но миг - и ее не стало.

На ее месте лежал облепленный мухами труп, белая плоть свисала с костей, словно разорванная вуаль. Йемура увидел лицо, некогда живое, теперь бледное, обрамленное сальными, прогрызенными волосами. Шершавые руки тянулись к нему, раскрывая ладони, в которых, точно дары, копошились жирные белые черви.

Йемура свернул на другую тропу, прочь от призрака и его жутких подношений. В его голове, слабым, бескровным шепотом, звучал голос: Ты - Йемура. Ты силен. Ты - буря, опустошающая равнины. Тебе не страшны колдовские мороки.

Но в этот миг он понял: он никогда не был вне ужаса. Он просто не ведал страха, пока не оказался в его руках. Теперь же лунный дьявол плясал в его сознании, а в животе разрасталась плотная, маслянистая тьма.

Он дрожал в доспехах, лоб его покрывался холодным потом. Лошадь мотала головой, нервно вскидывая уши, когда Йемура направлял ее то влево, то вправо, петляя среди шуршащих, покачивающихся в желтой дымке камышей. Узкие тропы, словно змеи, извивались под копытами. А Чумная Дева являлась ему вновь и вновь, ее раздутое, покрытое язвами тело вздымалось перед ним подобно клочьям ветхого полотна.

И вдруг...

Он вырвался.

Хорта.

Губы его сжались, сдерживая рвущийся из груди крик победы. Но торжество захлебнулось в трупном зловонии. Под палящим солнцем тела вспухли и лопались, облепленные жирными мухами. Йемура сдавленно вскрикнул, отмахиваясь от жужжащих черных туч, что будто засели в его черепе.

Он соскочил с коня и опустился на колени среди мертвых.

Они почернели от чумы. Лица были разъедены язвами, кожа лопалась, обнажая гниющее мясо. Их раны были... зашиты. Спирали длинных белых червей, покрытых мутной слизью, переплетались, стягивая плоть, словно шнурки на корсете.

В этот миг послышался цокот копыт.

Из зарослей вырвались остатки его войска. Вдвое меньше, чем ушло. Они разбрелись, сжимая мечи и топоры. Они были бойцами... но с чем здесь можно было сражаться?

Йемура моргнул.

И замер.

Мертвые шевелились.

Они извивались, тряслись, пробуждаясь к чудовищному существованию.

Женщина - труп, что минуту назад лежал без движения, - поднялась. Она опустилась на колени рядом с одним из павших воинов и впилась в него зубами. Она выдирала ртом лоскуты мяса из его вспоротого живота, клевала, как падальщик.

И это происходило повсюду.

Мертвые пожирали мертвецов.

Йемура знал смерть. Он был ее спутником, ее жрецом, ее орудием. Но это... Это была не та смерть, какую он знал.

Смерть была постоянной.

А это корчилось, двигалось, жило - и пило кровь павших.

Может, его ужалила ядовитая тварь? Может, он уже умер, и это его собственный ад?

Но глаза его видели правду.

Шрамоликий двигался к нему, шатаясь, как пьяный.

Он был разрублен, выпотрошен. Половина черепа отсутствовала, но он шел. Личинки копошились в его провалившихся глазницах.

Повсюду шагали трупы.

Конечности ползли.

Пальцы скребли