Дом, который мог похвастаться лишь одной комнатой, тем не менее обладал очагом, достаточно большим для готовки, квадратным стулом и кроватью, что стояла под окном, в дальнем углу.

Осмотревшись, Джулиан, видимо, решил, что лучшего времени, чтобы снять доспехи, у него не будет, поэтому положил шлем и тяжелый нагрудник у двери. Рен вдруг вспомнилась ночь, которую они провели на мельнице… первая из них. О второй она предпочитала не думать.

Пусть в первую ночь они не доверяли друг другу, но все было куда проще. Теперь же, в большей степени благодаря их второму визиту, все стало… сложнее.

Когда Джулиан размял плечи и провел все еще затянутыми в перчатки руками по волосам, что-то скользнуло на пол.

У Рен замерло сердце.

То был платок, который он дал ей у ворот Кастона, чтобы она смыла макияж костолома. Должно быть, он выпал из кармана его рубашки. На блестящей белой ткани все еще виднелся черный отпечаток ее губ.

– Я… – начал Джулиан, шумно сглотнув. – Я не знал, что он все еще здесь. – Он неуверенно наклонился, чтобы его поднять. Бросив быстрый взгляд на Рен, он засунул помятый платок обратно в карман.

Сердце Рен восстановило ритм, когда Джулиан сел на ближайший стул и взял первую грязную картофелину.

Послышался скрип дерева, всплеск воды, и Рен сжала руки в кулаки.

Спокойствие действовало на нервы, но молчание было того хуже.

И Рен, как обычно, решила его нарушить.

– Я все сделаю, – сказала она резче, чем требовалось, схватила грязную картофелину и плюхнулась на сиденье рядом с Джулианом. Внезапно ей стало крайне необходимо сделать что-то хорошее. Что-то, способное доказать, что он не зря хранил свой сувенир.

Джулиан наблюдал, как она порывисто почистила первую картофелину, вытерла ее уголком одеяла, затем аккуратно положила на стол и тут же потянулась за следующей.

Достав один из своих ножей, Джулиан ловко очистил корнеплод, который Рен дала ему.

В воздухе повисло все то, что они сказали и не сказали друг другу, но Рен не могла отвести взгляд от кинжала, который он выбрал.

Джулиан использовал Железное сердце.

Девушка не понимала, что ее раздражало больше: то, что он забрал свой подарок, или то, что она этого заслуживала. Рен хотела, чтобы он доверял ей, верил в нее, но с чего бы ему было это делать?

И почему он все еще носил эти чертовы перчатки, как будто Рен не знала, что скрывалось под ними?

– Не понимаю, почему ты беспокоишься, – сказала она, снова концентрируясь на воде, в которой яростно терла особенно грязный клубень.

– О чем? – спросил Джулиан, снимая кожуру одним аккуратным витком.

– О перчатках, – уточнила Рен. По тому, как он замер, она поняла, что ступила на опасную почву. Откинувшись на спинку стула, она уже мягче добавила – Я же знаю, что под ними.

Джулиан продолжил чистить картофель, но его движения были уже не такими плавными.

– Может, я просто не хочу тебе напоминать.

– Может, ты не хочешь напоминать себе, – возразила она.

Джулиан было открыл рот, но тут же закрыл его.

– Может.

– Тебе нечего стыдиться, – выпалила Рен.

– Ты не знаешь, каково это– ненавидеть часть своего… – Он замолк и посмотрел на нее.

– Разве? – с горечью ответила Рен, поджав губы.

Джулиан какое-то время обдумывал ее слова, а потом снова вернулся к работе.

Рен сделала то же самое.

– Это другое, – наконец сказал он. – У тебя не было выбора, а у меня… – Он замолчал, и Рен поймала себя на том, что затаила дыхание, – …был.

Джулиан отложил наполовину очищенную картошку и уставился на собственные руки.

Казалось, прошла вечность, прежде чем Рен набралась смелости прошептать:

– О каком именно выборе ты говоришь?

– Во время одной из моих тренировок произошел несчастный случай. Стойка с оружием упала мне на руку и раздробила кости. Ее нужно было либо ампутировать, либо… сделать нечто экспериментальное. Мне тогда было четырнадцать.

– Ого, тот еще выбор, – саркастически заметила Рен.

– По правде говоря, меня беспокоит не сделанный выбор, – признался Джулиан, то сжимая, то разжимая кулак. – Ну кроме того, что рука выглядит не очень и болит каждый чертов день, что очень выматывает. Проблема в причине, по которой я на это решился. – Он вздохнул. – Дядя убедил меня, что так я стану сильнее. «Только представь, мой мальчик, усилитель у тебя под кожей. Подумай о силе…» И все же всякий раз, когда смотрю на свою руку, то вижу лишь слабость. Желание любой ценой угодить ему.

– Звучит знакомо. – Поколебавшись, Рен продолжила – Я бы так же, даже без травмы. С рвением и без лишних вопросов, если бы он попросил меня. – Она имела в виду своего отца и, покосившись на Джулиана, увидела, что он понял. – Если бы у меня появился шанс стать сильнее или лучше. Если бы из-за этого он провел со мной больше парочки дней…

– Может, так было раньше, но не теперь, – заявил Джулиан. – Когда ты рассказала отцу о кольце и магии, что таится в колодце, когда ты показала, на что теперь способна… – Рен вспомнила хруст, с которым сломала стражнику руку, и по ее спине побежали мурашки. – Ты определенно привлекла его внимание, но не дрогнула. Не обернулась.

Он был прав. Теперь Рен смотрела на все иначе. Но она прошла испытание… о котором даже не знала. Ее охватила волна облегчения, настолько сильного, что она на мгновение прикрыла глаза. Когда Рен снова открыла их, Джулиан смотрел на нее.

Она прочистила горло.

– Кажется, теперь я знаю, кто я. И речь не о родословной или магии. Я больше не нуждаюсь в его одобрении.

Ей хотелось сказать, что этому поспособствовал и сам Джулиан. Их путешествие на Земли Пролома наделило ее уверенностью– настоящей уверенностью, а не высокомерием, которым она подменяла понятие, – в себе и своих силах. В том, что она представляла собой без фамилии Грейвен и без уважения и осуждения, что шли вместе с ней. Джулиан не знал ее личности, ее прошлого, того, что все воспринимали ее как позор собственного Дома, ошибку, которую отец принес с войны.

Он знал лишь ее… и, похоже, она ему нравилась.

Будучи изгнанной в Крепость на границе Пролома, Рен хотела лишь вернуться домой, стать хорошей валькирией, но дни, проведенные с Джулианом, стали лучшими в ее жизни. Если ей было уготовано такое будущее, она, несмотря на опасность и страх, предпочла бы его жизни, полной пустого