Аммия и сама знала, что такое Белое поветрие — видела собственными глазами, хоть давние воспоминания эти отложились в памяти черной тенью. Лет десять тому Урдар, ее дед по отцовской линии, приехал в Искру доживать последние денечки и подхватил злополучную болезнь где-то в дороге. Дабы сокрыть ото всех неугодную, порочащую княжий род правду, его тайно поместили в темницу и заковали в кандалы, а еду стали подавать печным ухватом. Мать к тому времени уже померла, и отец изредка водил Аммию в его сырое, лишенное всякого света укрывище. Жуткие образы, виденные в этих мрачных застенках, еще долго не давали ей заснуть.

Прежде высокий и статный дедушка исхудал и совсем высох, словно скелет. Густая копна русых волос, сохранившаяся до самой старости, обратилась в редкие, седые пакли. Он прятал глаза от факелов, не узнавал никого и даже не понимал человеческой речи — лаял, скулил и рычал, будто собака.

Аммия вздрагивала, когда дедушка исторгал из себя дурные вопли или кидался на них, натягивая цепи.

— Он выздоровеет? — робко спрашивала она, отводя взгляд в сторону.

— Боюсь, что нет, — устало отвечал отец, старавшийся держаться спокойно, — от этой скверны не исцеляются. Сам Скиталец теперь с ним, преследует каждую мысль, оттого человек перестает быть собой.

В глазах его застыла печаль.

— Но что будет с ним?

— Мы окажем милость и позволим звездам забрать его.

Через пару дней на площади горел погребальный костер.

Аммия лишь надеялась, что на этот раз Поветрие не затронет много людей.

***

Большого труда стоило подластиться к Крассуру и уговорить его дать ей волю выходить хотя бы во двор под присмотром стражи и показываться на глаза людям, дабы ее не считали узницей и дабы она не захворала от долгого томления в четырех стенах. Правда, робкая попытка представить Палетту в его глазах ведьмой кончилась ничем — тот не воспринял ее всерьез и расхохотался.

Быть может, молодка пустила в ход и иные чары, женские, и их связывает нечто большее, чем холодный расчет. Княжна хорошо помнила, как Крассур ошалело таращился на Палетту, когда она впервые явилась на совет. У него едва слюни не текли.

Вечером накануне великого таинства Аммию наконец вывели на свежий воздух. Все должно было свершиться перед рассветом.

Мутно-серая вышина сыпала мелким снегом. Снежинки падали нехотя, будто печалясь о том, что покинули отяжелевшее небо. Бурые луга напитывались ими, делаясь все чернее, пока не повалило гуще. Тогда земля заблестела, заискрилась и приняла родной и привычный для севера цвет белизны.

В городе, несмотря на полутьму, было шумно и людно. Маленькие ручейки, вытекающие с узких улочек, сливались у центральных дорог в единую неповоротливую массу и сплошным потоком взбирались к лысому холму, что в западной части города. Оттуда уже доносились звучные окрики дружинников, встречающих всю эту неуемную толпу. Крассур с прошлой ночи был там.

Еще утром Аммией овладела слабость, суставы ломило, будто у столетней старухи, а во рту появился странный железистый привкус, и ощущение это не проходило, сколько бы она не пила воды или доброго нехмельного меда. Наверняка, в кашу что-то подмешали, дабы при свершении ритуала она не выкинула какой-нибудь фортель. В пухнущей голове ее поселилось мучительство, мысли путались и вязли, словно в болоте.

Едва Аммию завели обратно в покои, как явилась Палетта. Даже облаченная в приличествующее ее статусу строгое монашеское одеяние с орденским символом чуть пониже груди, она едва ли походила на истового богомольца. Тонкие черты лица и почти не тронутая временем девичья краса сильно выделяли ее на фоне прочих служителей Умирающего Творца. Правда, сегодня во взгляде ее не было и малой толики того непроглядного мрака, она ничуть не казалась опасной.

Звездочтица учтиво поприветствовала ее и развернула тугой сверток, что принесла с собой. В руках ее расцвело пламенем отороченное золотом длинное вычурное платье с причудливыми витыми узорами. Цвета оно было ярко-оранжевого, в какой одеваются листья поздней осенью. Легкий и тонкий материал его был девушке незнаком, и несравненная красота эта наверняка привела бы ее в восторг, будь платье подарено отцом, но сейчас Жердинка не испытывала ничего, кроме отвращения.

— Обязательно в это выряжаться?

Палетта подобострастно склонила голову, то ли примеряя к своей роли повадки слуги, то ли откровенно издеваясь над ее положением куклы, судьба которой давно предрешена.

— Конечно, ведь это будет не сельская попойка, а сакральное действо, обращенное к Великому Свету.

— Ну да. Выбора-то у меня все равно нет.

— Лучшие портные Загривка шили его из огненного шелка.

— В нем я тотчас замерзну. Разве нельзя надеть ничего поверх? — удивилась Аммия.

Палетта склонила подбородок к груди, как делают матери, собираясь объяснить неразумному ребенку очевиднейшую вещь.

— Это и не потребуется, княжна. Огненный шелк — особый редкий материал, что научились выращивать в Исчезающих землях. Он пропитан неугасимым божественным пламенем и не даст вам замерзнуть, — сказала жрица, и добавила с озорством: — К тому же, северяне не должны бояться холода.

— Видно, у меня были родственники из моавингов, — фыркнула Аммия, нисколько не заинтригованная сказками о необычайных свойствах платья.

Тесемки у него располагались сзади, а потому пришлось терпеть, пока Палетта перед мутноватым зеркалом помогала ей облачаться. К чему противиться? Если потребуется, ее понесут на жертвенный алтарь даже связанной.

— Что будет там? — нерешительно спросила княжна.

Она не ожидала, что так запросто позволит прикасаться к себе этой скитальцевой ведьме.

Палетта издала мягкий смешок.

— Ничего зловещего. На княжну обратится взор Багрового Пламени, на краткое время ее коснется Великий Свет. Больно не будет — не стоит бояться. Говорят, что это похоже на глубокий вдох после удушливого смрада подземелья.

— Разве для этого не обязательно быть ясноглазым?

— Крови рода Эффорд вполне достаточно. Мы доподлинно выяснили это, проводя обряды Вспоминания. Харвин Седой, Нутгар Синеокий — ваши давние предки — не были ясноглазыми. Запечатлев ритуал в прошлом, мы открыли величайшую тайну, за которой гонялись