…Тысяча девятьсот шестьдесят три, тысяча девятьсот шестьдесят четыре, тысяча девятьсот шестьдесят пять. Прохожу контроль. Тысяча девятьсот шестьдесят шесть. Привет! Опять никого.

Как-то невежливо с их стороны. Или вид делают. Кому интересен мой 000000 — моя единственная цифра для предъявления. Встретить бы кого-нибудь, чтоб предъявить. По левую руку все тот же незаселенный пустырь, справа туалетные кусты и речка. Слышу плеск воды. Сама по себе она не может шуметь. Значит, ее кто-то мутит. Или моется. Не буду этого кого-то смущать. У меня слишком низкий уровень для вторжения в чьи-либо дела. Да и своих забот хватает. Нужно использовать каждую минуту, пока сезон подходящий.

Я прибавляю шаг. Но по такой дороге не разбежишься. Особенно босиком. Снова где-то поранилась. Не стоит обращать внимания на всякие мелочи, тем более останавливаться из-за них. Смотрю по сторонам, не встречу ли чего любопытного. До развилки точно никто не живет. По всей видимости, я одна заселяю этот огромный пустырь.

Сегодня заметно теплее, чем вчера. Скоро лето, а значит, самое время обзаводиться хозяйством. Вижу первых людей. Можно подумать, они просто сидят на земле. Но я-то знаю, что на самом деле они находятся дома, им хорошо, и вряд ли их чем-нибудь выманишь… О, кто-то уже построился! Крошечный, кривобокий, но все же дом. Вон еще… и еще. Вокруг копошатся люди. Издали они кажутся насекомыми — муравьями или пчелами, и каждый мастерит свой индивидуальный улей или муравейник. Хотя где это видано, чтобы пчелы слыли индивидуалистами? Скорее уж гусеницы, неторопливо кружащие на одном месте. Жизни людей так же мимолетны и целенаправленны. Они только и успевают, что окуклиться, соорудив вокруг себя прочный кокон, чтобы после выпорхнуть из него прелестными бабочками.

Начинаются большие дома — высокие кирпичные коконы, намертво воткнутые в землю в глубине участков. Они предназначены для продолжительного окукливания, за время которого успеет произойти не одна метаморфоза. Чему способствуют и многочисленные пристройки, прилепленные со всех сторон к главенствующему сооружению. Еще дальше от дороги совсем огромные дома, которые переросли деревья и закрывают небо. В них гнездятся личинки гигантских бабочек, уже сейчас пробующих летать, благо размеры коконов позволяют. Кажется, я начинаю догадываться: у этих домов тоже были предшественники — лачуги, ютившиеся впритык к дорожной щебенке. Но чем дальше отодвигались они от нее, тем могущественнее становились. Дорога принижает человека, равняет его с остальными, но всем дается шанс отодвинуться от нее. Ведь не случайны такие большие расстояния между домами. Они измеряются не метрами, а шансами, возможностями расширить свое существование. Вспоминаю мой дом: вокруг никого на тысячи шагов во все стороны. Даже дух захватывает от таких космических перспектив.

Но вот я наблюдаю уже другую перспективу: горизонт заметно оживился и на дороге появились люди. Много людей. Меж ними разыгрываются целые сценки. Словом, разворачивается город. Я спешу туда, потому как очень голодна. Первые встреченные горожане не замечают меня вовсе. Я не из их числа, поскольку состою пока из одних нулей. А эти люди прилично одеты, некоторые даже в обуви, что-то тащат в руках, толкают впереди себя на тележках и, вероятно, уже сыты. Одна я с пустыми руками. И с пустым животом. Что ж, придется искать голодных.

Многие ходят толпами, суетятся, чего-то ищут, но как узнаешь, что их мучает: голод или тоска по хорошему дому, сшитому из крепких бревен? Примерно таких, как несут несколько весьма довольных мужчин. Все они одеты, и я начинаю понимать, что это самый верный показатель достатка и что только в скоплении наготы мне следует искать бесплатный обед.

Наконец замечаю группу стоящих без дела людей. Они переминаются с ноги на ногу, искоса поглядывая в одну и ту же сторону. Еще один показатель — и главный! — у некоторых в руках поблескивают миски. Я пристраиваюсь рядышком, не смея задать им вопрос. Задаю себе: «Неужели еда?» Точно! Она приезжает сама, без всяких вопросов. Это небольшой грузовик. В кузове на бидонах сидят два раздатчика, у каждого по поварешке. Вот они загремели крышками, и на звук повалила толпа, выстраиваясь в очередь. Я примыкаю с краю — вдруг мне не положено. Очередь растет, расползаясь во все стороны.

Мы стоим очень долго. Периодически кто-нибудь падает в обморок. Его выносят на задворки. Я не могу упасть, хотя меня мутит от голода. Не имею права — иначе пропущу свою порцию. Раздатчики работают молча, доносится лишь тихое позвякивание посуды. Хорошо быть раздатчиком. Я стою на полусогнутых ногах и предвкушаю скорую трапезу… Я уже близко. Звон поварешки над самым ухом. Спина передо мной исчезает.

— Давай миску! — строгий окрик сверху и застывшая перед глазами еда.

— У меня нет, — вырывается откуда-то из моего живота.

— Может, у тебя и рук нет?! А ну, подставляй! Живо!

Я со всей силы сжимаю ладони и подставляю под поварешку. Слава богу, не горячее. Завороженно гляжу, как в мою «тарелку» плюхается какая-то бурда зеленоватого цвета с ошметками неустановленного происхождения. Устанавливать некогда — и это скудное варево может в любой момент оказаться на земле. Я делаю шаг в сторону и быстро заглатываю то, что не успело просочиться сквозь пальцы. Вкус премерзейший — гниль пополам с тухлятиной, но тем не менее… Я уже могу двигаться дальше.

Выбираюсь из очереди. Она меня больше не интересует. Теперь мне интересен город. Только я не вижу его самого. Ничто вокруг не соответствует моим представлениям о нем. Кроме обилия людей, потоками двигающихся в противоположных направлениях, есть еще несколько бараков и деревянный забор с центральными воротами, которые больше всего прельщают меня. Слишком уж счастливыми выходят оттуда люди. И все непременно что-то несут — хозяйственные вещи или одежду, которую тут же на ходу натягивают на полуобнаженные тела. Те, кто только заходит, особенно спешат, толкаются, стараясь протиснуться вперед других. Я осторожничаю, пропуская всех, потом захожу.

За забором, как я и думала, рынок. Базар. Торжище. Глаза разбегаются от пестроты, контрастирующей