Костя с досадой выругался и отвернулся к окну. Он вспомнил, как много лет назад остался практически на улице, потеряв в пожаре дом и семью. И как Вовка не дал ему сгинуть от отчаяния, пропасть в мраке боли и ненависти к миру, как остановил его на полпути к страшному.  Как постепенно помог вернуться к нормальной жизни, построить новый дом, обрести новый смысл. И снова семья появилась, и рана от потери затянулась и лишь изредка беспокоила давними смутными образами. А Вовка тогда, будто ангел-хранитель, рядом всегда был, и мысли дурные, как радаром, улавливал и гнал их прочь. Может, он и есть ангел, раз стольким успел помочь? А теперь его обратно призывают?

Митька растерянно топтался рядом, переводя взгляд с плачущей Маруси на хмурого Костю. Внутри у него все клокотало, и это клокочущее и бурлящее чувство рвалось наружу. Он с силой ударил кулаком по стене, оставив на белой шершавой поверхности кровавые смазанные отпечатки.

– Едрить вашу налево! – вскрикнул он. – Чего мы, как телки не доенные, нюни распустили? Делать надо чего-то!

Маруся вытерла глаза и тихо сказала:

– Уходит он, Мить. Поздно. Органы все отказывают. Можно только проститься.

Митя с отвращением осмотрел кулак с разбитыми костяшками. Руку ему отрезало восемь лет назад. Станком срезало начисто. Красиво так снесло, как в кино. Ровненько. До сих пор он помнил, что стоял и смотрел, как из обрубка двумя тугими струйками кровь в воздух хлестала. А рука лежала подле ног, и пальцы на ней еще подрагивали. Митьке даже любопытно было: все казалось таким нереальным. А вокруг все замерли и рты распахнули, даже Скорую не сообразили вызвать. Повезло, что Вовка тогда на завод к нему приехал по какой-то надобности, иначе жить бы Митьке безруким инвалидом и на старости лет задницу себе одной рукой мыть. Вовка орал не хуже сирены, запуская процесс по спасению Митькиной руки. И Скорую тут же вызвали, и пакет со льдом отыскали, и перевязать чем нашли. Вовка сам жгут наложил, и руку отрезанную в лед сунул, и в больницу с ним примчался, и чуть ли не в операционную на руках занес. И хирургам всем пригрозил, что лучше им руку в нужное место пришить.

В кабинет всунулась лохматая голова и мгновенно спряталась. Затем дверь распахнулась и внутрь ввалились четверо – Леха, Пашка, Галя и Лелька. Они молча прошли и расселись у стены.

– Так и подумали, что вы у Маруси, – Леха оглядел всех темными запавшими глазами. Они с Вовкой вместе прошли Афган, и что их связывало можно было только догадываться: никто из них об этом не рассказывал.

– Угу, – буркнула Лелька. – Где ж еще? Как там, Марусь?

– Никак, – Маруся отвернулась. – Прощаться идите. К нему пускают. У меня нет сил уже.

– Да пошло оно все в жопу! – вдруг выкрикнул Пашка. – Че это за медицина в двадцать первом веке, которая спасти человека не может, а? Ну-ка, скажите мне! Маруся, ты ж медик! Делать -то чего? Может ему почку надо или еще какой орган? Денег на лекарства? Мы ж должны что-то сделать! – лицо Пашки перекосило нервным тиком, и от этого оно было пугающим. Три года назад у Пашки случился инсульт, и кровоизлияние было настолько серьезным, что никто не предполагал, что он выживет. Вовка тогда привез из столицы лучших нейрохирургов, которые прооперировали Пашку. И он не просто выжил, но и инвалидом не стал. Лишь перекошенное лицо в минуты возбуждения напоминало о том страшном периоде его жизни.

– Деньги уже не нужны, – устало сказала Маруся, – почки тоже. Там, Паш, чудо нужно. А с чудесами в нашем мире нынче туго.

Леха затейливо и витиевато выругался. В кабинете повисло тяжелое тоскливое молчание. Вовка странным необъяснимым образом оказывался в жизни каждого из них в самые трудные моменты, помогая и спасая любой ценой, и теперь ощущение собственной беспомощности казалось им вопиюще несправедливым. Галя закрыла руками лицо и тихо всхлипнула. Когда ее пятилетнему сыну поставили диагноз «лейкоз», Вовка организовал сбор денег, и малыша смогли отправить в Германию на лечение. Сейчас парню почти двадцать, бугай – метр девяносто и здоров, как бык.  Единственный сынок у нее, больше Боженька деток не дал. И этого чуть не забрал, только Вовка и помог. Виданое ли дело, собрать почти сто тысяч евро на лечение! Да она таких деньжищ никогда бы не смогла достать! А вот сейчас и деньги не помогут… Она чувствовала, как горячие струйки слез текут по щекам и уже остывшими капают на шею и грудь.

Маруся вывела всех в коридор и уверенно повела за собой. Через несколько минут они стояли в светлой одноместной палате. Вовка лежал у окна, и на его бледное спокойное лицо падали отблески заходящего солнца. Рядом с кроватью застывшей мраморной статуей стояла жена – Вера. Тонкая, словно подросток, бледная той страшной восковой бледностью, что бывает от сильных страданий, она молча смотрела на мужа, и лишь губы ее подрагивали в беззвучной молитве.

Пашка молча обнял Веру за плечи и прижал к себе. Тело ее, легкое и невесомое, сначала поддалось к нему, но тут же распрямилось и качнулось в сторону лежащего мужа, будто она даже на мгновение боялась изменить позу, оставить свой пост, перестать охранять его.

Костя жадно рассматривал лицо друга, выискивая признаки надежды для себя. Мысль о том, что прямо сейчас какая-то неведомая темная сила точила Вовку изнутри, заставляла Костю сжимать кулаки и наливаться бессильной злобой. В Бога он не верил, но теперь ему казалось, что лучше бы верил, тогда можно было сорваться на него, обвинить в происходящем, кричать и упрекать в несправедливости созданного им мира. Но виноватых не было, и от понимания этого становилось еще хуже.

– Я не могу, – пробормотала Лелька, – не могу на это смотреть. Он умирает, а мы вот так стоим, смотрим и ничего не делаем.

Много лет назад, еще в перестроечные времена возила Лелька товар с Турции на продажу, чтоб хоть как-то прокормить мать-инвалида и двух детей. Возила до тех пор, пока однажды весь товар у нее не отобрали местные бандиты, оставив без копейки. Никто не решился встать на ее защиту, милиция только руками разводила от бессилия, и лишь Вовка помог – не побоялся встретиться