Мой прадед усмехнулся.

— Будут ей симптомы, Сергей, — ответил он. — На работу она проспит. Гарантированно. Спать будет сутки, не меньше. Из пушки не разбудишь. Это первый признак излечения. Будут и другие, столь же понятные. Вспомни, Сергей, у твоей актрисы шрамы на теле есть?

— На колене, — сказал я. — И после аппендицита.

— Вот тебе и другие признаки, — сказал Юрий Григорьевич, — шрамы после моего «лечения» исчезнут. Гарантированно. Саня вон уже два раза в одном и том же месте резали. Кхм. А шрама после операции у него снова нет: исчез в пятьдесят третьем.

— Я понял, дед. Ещё вопрос…

Мой прадед поднял над столом ломоть хлеба и сказал:

— Погоди с вопросами, Сергей. Попридержи их до вечера. Поешь спокойно. Суп остывает.

Юрий Григорьевич ушёл — я снова отправился на прогулку. На этот раз моей целью стал магазин «Гастроном», существовавший на моей памяти «всегда». Сейчас я с удивлением вспомнил, что в середине девяностых годов этот магазин своё название сменил. Вот только я не отыскал новое название в своей памяти. Потому что мы с родителями между собой всё равно называли этот магазин по старинке.

О местном «Гастрономе» я вспомнил в первую очередь по причине того, что почти не обнаружил продукты в холодильнике своего прадеда (этот холодильник мои родители сменили на новый примерно за год до развала СССР). Юрий Григорьевич пояснил мне, что питался в основном на работе — в будние дни он возвращался домой поздно.

Интерьер магазина я узнал — точнее, вспомнил. Потому что именно таким он был во времена моего детства. Узнал из надписи на плакате у входа, что «Культурно торговать — почётный труд!» На стене позади румяной улыбчивой кассирши я заметил красный вымпел с бахромой. Увидел на нём профиль Ленина, прочёл: «Коллектив коммунистического труда».

Прошёлся мимо прилавков. Обнаружил, что ассортимент в продовольственных магазинах семидесятого года выгодно отличался от памятного мне ассортимента конца восьмидесятых и начала девяностых годов. Я взглянул на мешки с крупами, с сахаром, с макаронами. В молочном отделе обнаружил и молоко, и кефир, и сметану, и творог — лишь не нашёл йогурты.

Около мясного отдела вспомнил рассказы Нарека Давтяна. Потому что обнаружил на стене плакат со схемой раздела говяжьей туши: с теми самыми тремя сортами мяса. Разложенные на прилавке куски говядины и свинины выглядели вполне приличными. Куриные тушки вопреки моему ожиданию не имели синего оттенка, хотя и показались мне мелковатыми.

Ассортимент конфет меня не впечатлил. Конфетные фантики были неброскими. Шоколадных плиток нашёл только три вида. Не увидел шоколадных батончиков, подобных «Сникерсу» и прочим марсам. Зато с колбасой и сыром в нашем «Универсаме» сейчас проблем не было. Сыры с плесенью я и в своём ночном клубе не ел. Потому их отсутствие в ассортименте меня не расстроило.

Ценники я не разглядывал — сегодня меня они не интересовали: я взял с собой в магазин две пятидесятирублёвые купюры. На все мои покупки хватило и одной (даже с лихвой). А вот в две сетки-авоськи продукты поместились с трудом (я похвалил себя за то, что прихватил две авоськи, а не одну). Из магазина я вышел загруженный покупками, позвякивая банками и молочными бутылками.

Сыры, колбасы и молочные продукты — всё это прекрасно смотрелось на полках прадедовского холодильника. Туда же (в холодильник) я убрал и «стратегический» запас шоколадных плиток. Сунул в морозилку пельмени. Спрятал в кухонном шкафу банки с консервами. Принёс из гостиной хрустальную вазу, высыпал в неё купленные в магазине конфеты — полюбовался на получившийся натюрморт.

Пришёл к выводу, что «так жить можно».

Вечером Юрий Григорьевич устроил мне обещанный курс обучения.

Он учил меня брать из вены кровь.

Мой прадед даже предоставил себя в подопытные.

С поставленной задачей я справился оперативно (после десятиминутной теоретической подготовки). Хотя орудовать не одноразовым стеклянным шприцем мне поначалу показалось рискованным занятием: рискованным не для меня — для пациента.

— Где я тебе возьму одноразовый шприц? — проворчал Юрий Григорьевич. — Какой ещё СПИД? Сергей, не морочь мне голову!

— Ладно, дед, — сказал я. — Тогда сожми кулак…

Сан Саныч явился в квартиру Юрия Григорьевича ещё засветло.

Он переступил порог и сообщил:

— Нашёл. Адрес Елены Лебедевой. Держи, Красавчик.

Александров ухмыльнулся и протянул мне сложенный пополам клочок бумаги.

Глава 4

Из записки Сан Саныча я узнал, что Елена Лебедева сейчас проживала неподалёку от Киевского вокзала: на улице Большая Дорогомиловская. Тот район я помнил неплохо. Во время учёбы часто наведывался туда (на улицу Студенческая): посещал общежития Московского горного университета. Сейчас тех общежитий (пока ещё института, а не университета) не было. Я помнил, что их построили к Олимпиаде восьмидесятого года — так мне сказал на первом курсе мой институтский куратор.

Устно Александров добавил (когда я налил ему кофе «из будущего»), что Алёна проживала сейчас в «почти новом» доме — его построили восемь лет назад. Квартиру в этом доме получили её родители. Но три года назад они переехали в сталинский дом на Кутузовский проспект: поменялись жилищем с овдовевшей матерью профессора Лебедева. В доме на Большой Дорогомиловской улице Елена Лебедева жила вместе со своей бабушкой. В двухкомнатной квартире на третьем этаже.

Мы посовещались, поедая купленные мною сегодня колбасу и конфеты. Единогласно решили, что к Лебедевой я поеду сегодня. Прадед сказал, что после начала «обучения» мне будет не до поездок к актрисам. Поэтому я заявил, что отправлюсь к Алёне «прямо сейчас». Сан Саныч и Юрий Григорьевич остудили мой порыв. Они сказали, что актриса вряд ли вернётся домой засветло. Предположили: сейчас я в Алёниной квартире застану только её бабушку. К общению с бабушкой я не стремился.

Поэтому налил нам ещё по одной чашке кофе. По просьбе Сан Саныча вновь приступил к описанию будущего. Александров слушал внимательно; и будто бы надеялся, что отыщет в моём новом повествовании противоречия со вчерашним рассказом. Конфет в вазе становилось всё меньше. Росла на столе гора фантиков. Ровно в десять часов вечера я всё же решительно тряхнул головой и заявил, что «пора». Сан Саныч и Юрий Григорьевич со мной согласились. Александров похлопал меня по плечу, пожелал мне удачи.

Мой прадед сказал:

— Сергей, только оденься прилично. Ты к людям в гости идёшь, а не на тренировку. Оставь дома эти свои синие штаны и белые тапки. Идём. Я подберу тебе что-нибудь из моего гардероба.

В вагоне метро на меня посматривали едва ли не все женщины. Некоторые кокетливо улыбались мне, поправляли свои причёски и наряды — всё, как обычно. А вот мужчины меня теперь будто бы не замечали. Их взгляды меня обходили, задерживались на фигурах и на лицах женщин. Будто мужчины больше не замечали во мне ничего необычного. Не хмурились теперь при моём появлении и пенсионеры. Хотя они всё же с незлым любопытством посматривали на мой портфель — кожаный, коричневый, заметно потёртый. Портфель мне перед вечерней поездкой к Лебедевой вручил Юрий Григорьевич.

Он же отыскал для меня в шкафу серые брюки с широкими штанинами (в них я сам себе напоминал Маяковского) и собственноручно отутюжил на них «стрелки». Мой прадед настоял, что бы я переобулся в его полуботинки: в те самые, которые я заметил в прихожей в первую же минуту после вчерашнего вторжения в прадедовскую квартиру. Вынудил меня примерить едва ли не все найденные в шкафу рубашки (они попахивали нафталином). Но к Алёне я поехал в своей белой футболке: все рубашки Юрия Григорьевича оказались мне малы (шириной плеч я всё же заметно превзошёл своего прадеда).

Из метро я вышел на площадь около Киевского вокзала. Заметил ряд ларьков и киосков. Не увидел признаки «стихийного» рынка, который окружал вход в метро в девяностых. Отметил, что легковых автомобилей и автобусов около вокзала сейчас было на удивление мало. А вот запахи тут витали столь же неприятные, как и в «моё» время. Солнце уже спустилось к крыше вокзала, окутало вокзал красноватым ореолом. Я сориентировался. Взмахнул почти пустым портфелем и зашагал в направлении Кутузовского проспекта; застучал по тротуару твёрдыми (словно деревянными) каблуками полуботинок.