Я остановилась за пару шагов от него, чувствуя, как сердце всё ещё не вернулось в нормальный ритм после ночи.

— Герцог… он ушёл? — спросила тихо, стараясь, чтобы голос не дрожал.

— Ушёл, — спокойно подтвердил мой собеседник, словно речь шла о короткой вылазке за хлебом. — Сказал, вернётся к вечеру. Не беспокойтесь, он у нас крепкий.

Орлин подмигнул мне, словно всё это — просто очередной день в усадьбе, без опасности и тревоги. Я кивнула, сдержав желание выдать, что слышала больше, чем должна была. Нет, не стоит. Пусть думает, что я невинна, словно утренний румянец.

— Понятно. Спасибо, — тихо ответила я, и, не задерживаясь, направилась к дровнику.

Там за деревянной дверцей уже слышалось бодрое копошение. Наше крылатое воинство — шумные цыплята и упрямые гусята — явно проснулись раньше меня и теперь с энтузиазмом проверяли каждую щёлку в поисках приключений. Один пискнул особенно громко, будто объявляя построение.

Я усмехнулась. Ну что ж, хоть у кого-то сегодня планы повеселее.

Я потянула за скрипучую дверь дровника — и едва успела отпрыгнуть в сторону, как на меня вывалилась целая волна пернатых. Подросшие малыши — цыплята, гусята, один задиристый индюшонок (понятия не имею откуда он взялся) — бросились ко мне наперебой, галдя, пища, щёлкая клювами. Казалось, они наперегонки старались рассказать мне о своих важных птичьих делах, возмущённо жалуясь на тесноту, утреннюю задержку и, возможно, плохую вентиляцию.

— Хорошо-хорошо, выгуляю я вас! — рассмеялась, подхватывая одного особо наглого цыплёнка, который явно уже примеривался к моим шнуркам.

Но веселье прервалось резко. Из самого угла, куда не добрался даже утренний свет, донеслось глухое, чуждое дуновение — то ли шипение, то ли рык. В ту же секунду всё пернатое население замерло, уставившись туда, откуда уже неслась тёмная тень. И я, если честно, тоже застыла.

Он вырос. И, судя по всему, очень соскучился. Дракончик влетел в меня грудью, чуть не сбив с ног. Крылья его раскинулись по бокам, коготки вцепились в рукава — но нежно и сдержанно. Он жалобно заворчал, прижимаясь ко мне, словно котёнок с турбодвигателем.

— Ты… — выдохнула я, чуть улыбаясь, хотя сердце еще колотилось в груди. — Соскучился?

Он снова издрал из себя низкое, гортанное урчание — как будто что-то рассказывал, объяснялся, жаловался на жизнь и на мое отсутствие. Я осторожно провела ладонью по его голове — шершавой, с мелкой чешуёй, ещё мягкой на затылке. Малыш прижался сильнее, сдвинув морду под мою руку, и я машинально продолжила поглаживать, будто бы это была привычка — моя и его.

— Всё хорошо… Я здесь, — шепнула, чувствуя, как тёплое тело утихает, словно греется.

За мной, с гордостью и шумом, высыпала вся птичья орава. Они чеканили шаг, словно настоящая стража, и даже ленивый индюшонок, невесть откуда взявшийся в этой компании, теперь шёл чинно и с достоинством, будто был командующим операции.

Но стоило мне дойти до кормушек, как триумфальное шествие сменилось мрачной реальностью.

— Ах вот вы почему такие шумные с утра...

Кормушки зияли пустотой. Ни крошки, ни зёрнышка. Водопой тоже высох — деревянная кадка была пуста, только мокрое дно напоминало, что вода тут вообще когда-то была.

— Так, мои боевые, завтрак отменяется не по моей вине, — вздохнула я. — Сейчас всё исправим. Кто пойдет со мной за водой и зерном?

Птенцы переглянулись, как будто поняли, что распределение задач — это не их часть. Дракончик тихонько пыхнул и сел у моего подола, дожидаясь команды.

Что ж. Похоже, утро только начиналось.

А я глянула на опустошённые кормушки и поняла, что сама с этим бедствием точно не справлюсь. Проще было бы накормить мелкий гарнизон, чем вот этих с перьями, когтями и нескончаемым аппетитом. Гусята с цыплятами уже начинали подозрительно коситься на мои сапоги — не как на хозяйку, а как на запасной источник белка. И это было тревожно.

— Так, всё, мне нужен Орлин, — пробормотала себе под нос, как будто собиралась в бой.

Я развернулась и пошла в дом чуть ли не маршевым шагом в надежде, что старик где-то поблизости и не слишком занят своей вечной вознёй с инструментами, ящиками и своими мудрыми мыслями о жизни. Нашла я его в кладовой, где мужчина ковырялся в мешках, бурча что-то про мышей, которые в очередной раз перепутали зерно со своей собственностью.

— Орлин! — воскликнула я, заглянув в проём. — У нас катастрофа: птенцы требуют еды. Серьёзно, один уже попробовал клюнуть меня в коленку. По-моему, они переходят на осадный режим.

— Катастрофа, говорите? — хмыкнул мой собеседник, не поворачиваясь. — Ну, коль уж вас атаковали, значит, и правда пора вмешаться.

Он выпрямился, подхватил мешочек с зерном и подмигнул.

— Пойдём, раз у вас армия — значит, у меня мобилизация.

Вот так мы и направились вдвоём — я с вёдрами, он с зерном. И слаженно, почти как настоящая команда, принялись кормить всю эту мелкую пернатую ораву. Старик, конечно, ворчал для порядка, но действовал привычно, будто всю жизнь только этим и занимался. Я таскала воду, а мой помощник ровно и спокойно подсыпал в кормушки, приговаривая, кто сколько заслужил. В это мгновение усадьба казалась почти нормальным местом. Ну, если не считать дракончика, гордо восседавшего над своим тазом с кашей, и индюшонка, попытавшегося утащить ковш.

— Только гляньте на них, — пробурчал Орлин, наблюдая, как особенно наглый гусята влезли прямо в кормушку и теперь без зазрения совести сидели там, утопая по шею в зерне. — Жрут, как будто завтра не настанет. Или словно они — главные в этом доме.

— А вы уверены, что это не так? — не удержалась я, криво усмехаясь. — Я вот уже второй день подозреваю, что нас тут держат исключительно как обслугу.

— Ну, как знать… — проворчал старик, отгоняя гуся от собственного сапога. — Главное, чтобы жалованье платили яйцами. А не клювами.

Смех у нас был, конечно, нервный, но искренний. И тем не менее, в голове у меня вертелась одна мысль — назойливая, как муха в тишине.

— Орлин… — Я переступила с ноги на ногу, разглядывая уже вылизанные до донышка кормушки. — А мы вообще переживём зиму?

Старик бросил на меня взгляд, в котором на миг мелькнула усталость, но потом он только отмахнулся рукой:

— Селяне, что землю на восточном пагорбе взяли, обещали десятину. С каждого мешка — нам по уху. Так что будет у нас и зерно, и корнеплоды, и, если Видиус не рассердится, даже фасоль. А фасоль, между прочим, не только роскошь, но