— Так точно, Прохор Игнатич, — отозвался глава разведки. — Уже работаем. Мои соколики докладывают, что этот мерзавец даже на завтрак не явился. Дурной знак, ядрёна-матрёна.

— Следи за ним. И за Щербатовым тоже — эти двое могут объединиться.

— Будет сделано.

* * *

Заключительный бал праздничной недели был событием, которого ждали все — от высшей знати до прислуги, сновавшей между гостями с подносами. Александровский зал сиял тысячами свечей, отражавшихся в позолоте колонн и хрустале люстр. Оркестр играл что-то торжественное, пары кружились в танце, а вдоль стен выстроились группы аристократов, обсуждавших политику, сделки и, разумеется, сплетни.

Я стоял у колонны, наблюдая за этим великолепием, когда ко мне подошёл очередной проситель. За последний час их было не меньше дюжины — и все с одной целью.

— Ваша Светлость, — начал пожилой боярин с пышными седыми бакенбардами, — позвольте представить вам мою племянницу Анну. Она окончила Московскую академию с отличием, владеет тремя языками, и её приданое составляет…

— Благодарю за честь, — перебил я, уже зная, что последует дальше, — но вынужден отклонить ваше предложение.

Боярин удалился, едва скрывая разочарование, а на его место тут же заступил следующий — граф средних лет с дочерью, которая краснела так отчаянно, что мне стало её жаль.

Этот парад невест начал меня утомлять. Каждая семья в Содружестве, казалось, решила, что новый князь Владимирский — идеальная партия для их дочерей, племянниц и сестёр. Мне рассказывали о талантах, красоте и огромных приданых с таким энтузиазмом, словно речь шла о продаже породистых лошадей на ярмарке.

Очередной проситель оказался другим.

— Ваша Светлость, — обратился ко мне крепкий брюнет лет пятидесяти с умными карими глазами и ухоженной бородкой, падающей ниже кадыка, — позвольте представиться — Николай Леонтьевич Шустов.

Я мгновенно вспомнил это имя. «Коньячный король» — так его называли в деловых кругах. Купец первой гильдии, владелец коньячных заводов в Москве, Новгороде, Киеве и Ереване. Один из крупнейших производителей алкогольной продукции в Содружестве. Иной аристократ не имел такого влияния, как этот купец.

— Николай Леонтьевич, — я пожал ему руку, — наслышан о ваших делах. Если не ошибаюсь, трактир «Шпоры и Перья» в Сергиевом Посаде принадлежит вашему сыну?

Шустов удивлённо приподнял бровь.

— Вы хорошо осведомлены, Прохор Игнатьевич. Да, Пётр управляет в том числе и этим заведением. Вы там бывали?

— Однажды, — я позволил себе усмешку, вспомнив, как вытащил за нос Акакия Мухина из того трактира. — Запомнилось.

Купец рассмеялся, явно догадавшись, какой инцидент всплыл в моей памяти, и в его смехе не было подобострастия — только искреннее веселье человека, который привык говорить на равных с кем угодно.

— Не буду ходить вокруг да около, князь, — сказал он, понизив голос. — У меня есть младшая дочь, Елизавета. Умная девушка, образованная, с хорошим приданым. Я понимаю, что вы уже отказали десятку просителей, но моё предложение отличается от их.

— Чем же?

— Тем, что мне не нужен ваш титул. — Шустов посмотрел мне прямо в глаза. — Мне нужен деловой партнёр. Союз наших семей открыл бы новые рынки для моей продукции и обеспечил бы вашему княжеству стабильные поставки и доходы. Взаимовыгодное сотрудничество, не более.

Я оценил его прямоту. Это было честное предложение, лишённое придворного лицемерия. Шустов не пытался купить место при дворе — он предлагал сделку.

— Николай Леонтьевич, — ответил я так же прямо, — я благодарю вас за предложение и за честность. Но я не из тех, кто заключает брак по расчёту. Моё сердце уже занято.

Купец помолчал, затем кивнул с выражением, в котором смешались снисходительность и уважение.

— Эх, молодость, — произнёс он без обиды. — Впрочем, у вас есть принципы, и одно это достойно уважения. Что ж, если передумаете или захотите обсудить деловое сотрудничество без брачных условий — мои двери всегда открыты.

Мы обменялись рукопожатием, и Шустов удалился, оставив меня с приятным впечатлением. Редко встретишь человека, который умеет принимать отказ с таким достоинством.

Я нашёл взглядом Ярославу в толпе гостей. Она разговаривала с княгиней Разумовской, и на её губах играла редкая улыбка. Медно-рыжие волосы отливали золотом в свете канделябров, а тёмно-синее платье подчёркивало стройную фигуру воительницы.

Хватит с меня этого балагана.

Я подошёл к ней, взял за руку и негромко произнёс:

— Пойдём.

Ярослава удивлённо посмотрела на меня, но не стала спорить. Мы прошли через зал к стеклянным дверям, ведущим на балкон, и вышли в прохладу майского вечера.

Москва лежала внизу — море огней, перемежающихся тёмными провалами садов и площадей. Купола соборов отражали лунный свет, а где-то вдалеке слышался колокольный звон.

— Что-то случилось? — спросила Ярослава.

Я повернулся к ней. В полумраке балкона её глаза казались почти чёрными, и шрам на левой брови выделялся бледной полоской.

— Устал от этого парада невест, — признался я. — Каждый второй пытается всучить мне свою дочь или племянницу.

— Бедный князь, — Ярослава фыркнула. — Такие мучительные страдания.

— Есть способ это прекратить.

Она ждала, не перебивая, и в её взгляде я видел настороженность, смешанную с надеждой.

Я достал из кармана небольшую коробочку, обитую тёмным бархатом. Помолвочное кольцо с сапфиром — камнем цвета её глаз — лежало внутри, поблёскивая в лунном свете.

Кольцо я купил ещё во Владимире, у ювелира Штольца — лучшего мастера в княжестве, но всё ждал подходящего момента. Сначала мешали выборы, потом коронация, потом поход на Гаврилов Посад, затем дорога в Москву. Теперь, глядя на Ярославу в лунном свете, я понял: лучшего момента не будет.

Само по себе дарение невесте кольца с камнем было поздним заимствованным обычаем в Содружестве, пришедшим с запада лет двести назад, но прижившимся среди знати. А вот вставание на колено так и не укоренилось — этот западноевропейский рыцарский жест здесь выглядел бы театрально и даже комично.

— Ярослава, — произнёс я, глядя ей в глаза, — я люблю тебя. И хочу, чтобы ты стала моей женой.

Она замерла. На её лице промелькнула целая гамма эмоций — удивление, неверие, радость.

— Прохор…

Она молчала так долго, что я успел испытать мгновение сомнения. Потом княжна протянула руку и тихо сказала:

— Да. Сто раз — да!

Я надел кольцо на её палец. Сапфир сверкнул, словно поймав отблеск луны.

Она потянулась ко мне, и наши губы встретились в поцелуе — долгом, глубоком, таком, после которого слова становятся лишними.

Когда мы наконец оторвались друг от друга, Ярослава прижалась лбом к моей груди и прошептала:

— Спасибо.

Я обнял её, вдыхая запах её волос — что-то цветочное, смешанное с привычным