— Они прекрасны, — её голос, прерывающийся от слёз, громом грянул в эфире. — Спасибо, спасибо вам всем. Мои герои! Мои спасители!

Она посыпала первый торт «Мечта» щедрой горстью лепестков. Розовая волна накрыла белоснежную глазурь — финальный штрих, символ победы. Команда кондитеров разрыдалась, обнимаясь. Толпа на площади, увидев это по стриму на экране микроавтобуса, взорвалась таким ревом восторга, что, пожалуй, задрожали стекла в округе. Хэштег #СпасиЛепесткиСакуры превратился в розовое цунами благодарности и ликования.

Рю резко повернулся, он стоял не у окна, а посреди зала, спиной к экрану с ликующими героями. Его плечи были по-прежнему широки, но напряжение в них сменилось странной, сосредоточенной тяжестью. Лицо было бледным, но не разбитым. Глаза, обычно метавшие молнии, теперь были глубокими, как омуты, в которых бушевала и оседала буря мыслей. Он смотрел не в пустоту, но прямо на меня. В его взгляде не было ни злобы, ни зависти, только шок, глубочайшее потрясение. Но не унижение, скорее осознание.

Накамора прошел через зал, где коллеги, застигнутые врасплох его видом, инстинктивно отшатнулись. Голос, когда он заговорил, был хриплым, чужим, лишенным всей былой огненной энергии:

— Канэко-сан. — Он сделал паузу, сглотнув ком. — Черный кофе без сахара, верно?

Это был не вопрос, не предложение. Это была капитуляция, белый флаг, признание поражения на поле боя, где он считал себя непобедимым.

Глава 23

В квартире резко стало туманно от пыли, поднятой мной. Пыль, древняя и всепроникающая, кружила в лучах света, забираясь в носоглотку и заставляя сдерживать чихание.

Картонная коробка у моих ног зияла пустотой, и это было как насмешка над масштабами поставленной самим собой задачи. Меня ждало новое уютное жильё в «Холмах гармонии», но прежде стоило пройти через чистилище под названием «как собрать свою жизнь до выходных».

— Ну что, малышка, — я потрепал Момо за ухо, — приступим к программе великого переселения. Как говорится, один переезд равен двум пожарам.

Персик, восприняв это как сигнал к игре, схватила носок с ближайшей кучи белья и с торжествующим хрюканьем помчалась к дивану.

— Момо, стоять! — я ринулся в погоню, но она ловко юркнула под стол, оставив меня с протянутой рукой и чувством глубочайшего поражения. Да уж, процесс сбора будет тем ещё мероприятием.

Спустя час, покрытый пылью и собачьей шерстью, я вывалил на диван всё содержимое шкафа. Разбирая найденные вещи, я делил их на три кучки — нужное, сомнительное и за гранью. В первую я определил свои недавние обновки и более-менее пристойное из гардероба прежнего владельца моей тушки (этого было очень мало, со вкусом и аккуратностью у «старого Джуна» были явные проблемы). Во вторую кучу, над которой еще стоило подумать, пошли старые футболки (с надписью «Я люблю Осаку» тоже), коллекция пустых пивных пробок от явно не самых изысканных сортов и старый потрепанный плюшевый пёс. Судя по тому, что он покоился на самой верхней полке, это явно не игрушка Момо, а по потертости, можно было точно сказать, что лет этому экспонату местной кунсткамеры много. Можно было сделать вывод, что это давний подарок. Единственным глазом он смотрел на меня с немым укором.

В третью кучу отправлялось всё, что мой мозг сходу маркировал как мусор. С радостью бы напихал это всё в один мешок и снёс на помойку, но в Японии с этим строго. Тут, пожалуй, самая развитая, равно как и сложная, система сортировки отходов. Сгораемые, несгораемые, пластиковые бутылки, PET-упаковка, банки, стекло, бумага, картон, биоотходы — настоящий ритуал прощания с хламом. Поэтому мусор сначала следовало перебрать по группам, и только потом нести на утилизацию.

— Кто же ты был, парень? — пробормотал я, разглядывая особенно кричащую майку с изображением танцующей рыбы-фугу.

Стиль, достойный слепого панка на кислотном трипе. Момо, утомившись от носка, решила «помочь» по-другому: она забралась в полупустую коробку, предназначенную для кухонной утвари, и улеглась там с видом королевы, созерцающей владения. Я только вздохнул и оставил коробку «Её величеству».

Но самым адским оказался угол за кухонной плитой. Она стояла, словно последний бастион старого Джуна, приросшая к полу за счёт годами копившегося жира и мусора. Я отодвинул ее с титаническим усилием (видимо, ее не двигали со времен основания Токио) и ахнул. За ней скрывался целый археологический слой жизни прежнего меня. Комки пыли размерами с голову младенца, крошки, кажется от печенья, со временем превратившиеся в монолит, но самая главная находка ждала меня дальше. Что-то темно-коричневое, окаменевшее, похожее на сморщенный трюфель.

— И это когда-то было едой? — удивился я.

Я ткнул в объект ручкой швабры. Оно не поддалось, но показалось, что звякнуло в ответ. Скорее всего это пережило бы ядерную зиму. Я с отвращением и маниакальной осторожностью, словно разминируя бомбу, сгреб находку совком прямиком в мусорный пакет для сгораемых отходов.

— Прощай, гастрономический кошмар прошлого, — сказал я, помахав ручкой, — надеюсь этот карпенторовский реквизит не придет за мной в ночи?

Момо, привлеченная возней, сунула любопытный нос в опасную зону и тут же чихнула так, что облачко пыли поднялось к потолку. Я фыркнул.

— Вот видишь, Персик? — сказал я, — это как предупреждение, копаться в прошлом — чихать на будущее. И глотать пыль в настоящем.

К вечеру хаос начал обретать некоторые черты порядка. В углу ждали своего часа две аккуратные коробки с подписью «Важное» (ноутбук, документы, пара действительно ценных вещей) и одна большая сумка с одеждой и бельём. Рядом высилась пирамида разноцветных мусорных пакетов — памятник японскому культу сортировки. Каждый цвет — отдельная судьба и отдельный контейнер. Я вытирал пот со лба, созерцая эту груду ненужных вещей, которые прежний хозяин так бережно и не очень хранил. Бережно, понятно, громко сказано, скорее лениво.

Записи отца я пока оставил на том же месте, решив забрать их в самый последний момент. Хоть меня и обыскивали прежде, сразу после гибели родителей, но продолжающийся интерес и контроль со стороны Vallen вынуждал меня быть по-прежнему осторожным.

— Ну вот, Персик, почти закончили, — Я пнул легонько пакет с мусором. — Выкинем этот хлам и в новую жизнь. Без растянутых треников и каменных печенек.

Момо, развалившись на своем троне-коробке, громко храпела в знак одобрения.

Спускаясь с первым взводом мусорных пакетов к контейнерной площадке у дома, я почувствовал не только усталость, но и странное облегчение. Каждый правильно